Пять фараонов двадцатого века - [104]

Дальнозорким, погибавшим в сталинском терроре, казалось совершенно диким, что их объявляли «врагами народа», «шпионами», «изменниками родины». Но на глубинном экзистенциональном уровне эти ярлыки имели свой смысл. Если счастье народа заключается в единстве «здесь и сейчас», всякий, кто пытается жить «везде и всегда», изменяет своим современникам. Своим выпаданием из сплочённых рядов он ставит под сомнение истинность и неотменимость догматов, скрепляющих марширующие колонны. Разве такое можно простить?

Большевик Маяковский грозно вопрошал: «Кто там шагает правой?! Левой, левой, левой!». «Правые уклонисты» были объявлены достойными расправы и в СССР, и в Китае. Правда, вскоре за ними последовали и «левые». Любые уклонисты достойны расстрела — вот чему учила эпоха.

Всё вышесказанное отнюдь не следует истолковывать как простую схему: дескать близорукие Каины набросились на невинных дальнозорких Авелей. Человек, находящийся на любой ступени шкалы врождённого неравенства, на любом — верхнем или нижнем — участке кривой Гауса, может поддаться «греху, лежащему у сердца» и сделаться Каином. Но импульс к такому душевному перевороту будет реже возникать среди одарённых. Поэтому они часто не понимают, с какой силой и искренностью он пульсирует в душе обделённых. Ощущая вражду близоруких, дальнозоркие спешат интерпретировать её как результат невежества, науськивания, искусственного подогревания.

А кто может заниматься таким злостным нагнетанием вражды? Ну, конечно, властолюбцы, прорвавшиеся к трону или только рвущиеся к нему. Это для них важно сбить народ с правильного понимания того, кто его враги и кто друзья. Допустить, что народ — этот новый идол благонамеренного рационалиста — может ощущать его, дальнозоркого умника, опасным разрушителем счастья покоя, счастья уверенности, счастья невиноватости одарённый просто не в силах. Он будет упрямо повторять свои любимые лозунги: «Больше свободы! Услышьте голос народа! Все мнения имеют право быть оглашёнными!».

И 20-ый век показал, как быстро свобода оглашения мнений может превратиться во всеобщую оглашённость. Авель снова не понимал, почему ему нужно остерегаться Каина, Иаков — за что его ненавидит Исав, Иосиф с доверием шёл к братьям, замышлявшим его убийство.

Летопись девятая. ИЗБАВЛЯЮТСЯ ОТ ДАЛЬНОЗОРКИХ

«Канта — на Соловки!»

Обводя взглядом горизонт, мы порой замечаем облако дыма. Иногда в нём мелькают языки огня. «Ага — там пожар», говорим мы себе. Потом из новостей или рассказов очевидцев узнаём, что именно горело. Деревья и кустарники — лесной пожар. Или жилые дома, набитые всяким горючим барахлом. Трава в пересохшей степи. Торфянники в пересохших болотах. Гора мусора. Нефтяная скважина.

Обводя взглядом летописи истории, натыкаемся там и тут на горы окровавленных трупов. Понимаем — здесь пылал очередной пожар вражды. Чаще всего — межплеменной. Или религиозной. Бунты бедных против богатых или безвластных против власть имущих — десятки и сотни. И в каждом полыхает понятная нам, объяснимая вражда.

Но летописи двадцатого века ставят нас лицом к лицу с мучительной загадкой. Волны массового террора, прокатившиеся по коммунистическим странам, не имеют понятного объяснения. Что разделяло расстрелянных и расстреливавших? Почему толпы на стадионах и площадях требовали убивать ещё и ещё? Почему граница вражды была такой размытой, что палачи очень часто вдруг становились жертвами?

Надеюсь, что читатель этой книги уже готов услышать ответ, который собирается предложить её автор:

Горючим веществом пожаров, прокатившихся по коммунистическим странам, был Каинов грех, вражда обделённого к одарённому.

Сразу должен оговориться: я не чувствую в себе сил адекватно воспроизвести меру ужаса того, что творилось в сталинской России. Невозможно продолжать повествование нормальным человеческим языком и делать вид, будто, да, это просто цепь исторических событий, довольно страшных, но вполне поддающихся объективному описанию. По счастью, у многих замечательных историков хватило самообладания и сил написать убедительные и подробные труды об этой эпохе. «Большой террор» Роберта Конквеста, «Сталинщина» Романа Редлиха, «Архипелаг ГУЛаг» Александра Солженицына, «Сталин» Эдуарда Радзинского, «Технология власти» Абдурахмана Авторханова, «Номенклатура» Михаила Восленского и другие надолго останутся незаменимыми путеводителями по отпылавшему пожарищу.

Внесли свою лепту и писатели. Причём некоторые из них, уже уверенно владевшие манерой реалистической прозы, в какой-то момент почувствовали, что ей не по силам воссоздать происходившее, и перешли к фантасмагориям. Андрей Платонов написал «Котлован», Владимир Набоков — «Приглашение на казнь», Альбер Камю — «Чуму», Михаил Булгаков — «Мастера и Маргариту», Джордж Орвел — «1984». Интересно, если бы Данте перенёсся в наши времена, какими красками его фантазия изобразила бы круг ада, созданный марксистами-ленинцами? В виде озера, кишащего голодными крокодилами, и грешников, носящихся по окружающим холмам и сталкивающих в воду друг друга?

Мне такие полотна не по силам. Всё, на что я чувствую себя способным: добавить к картине несколько деталей, открывшихся мне в процессе чтения исторических книг и в рассказах живых свидетелей эпохи. В терроре погиб мой отец и его брат, арестам и высылкам подвергались мать, дед, обе бабушки, тётки. Сам я поставил своеобразный рекорд: прожил за колючей проволокой лагеря четыре года в возрасте от четырёх до восьми лет, а задержан за «шпионаж» был уже в четырнадцать лет.