– Мало! – в голосе раздражение и угроза. Он встает.
Я кладу свой последний доллар.
– Все! – и выворачиваю наизнанку кошелек. Он поворачивается ко мне спиной.
«Уйдет! Уйдет!» – Я теряю рассудок. Одним прыжком я загораживаю ему дорогу.
– Давай! – я угрожающе роюсь за пазухой, хотя там ничего нет.
– Давай!
«Акула» испуганно отшатывается. Садится за свой стул и пишет записку. Уже в дверях я слышу голос:
– Вон!
Плевать… Мне хочется кричать, бежать, смеяться. Перебегая улицы, я слышу проклятия шоферов по моему адресу. Теперь я буду жить! Жить!.. Где мой друг столяр? И только в сквере, в тишине, я прихожу в себя. Сомненье подтачивает мою радость… Выдержу ли я эту работу? Ведь я истощен и слаб! Через четыре дня я должен явиться на клеевую фабрику. Работа тяжелая. Будь у меня что продать, я бы поел, подкрепился бы за эти дни. Но у меня нет ничего, кроме галстука. С большим трудом мне удается продать его на рынке за десять центов. Три дня трачу по центу в день. Покупаю на цент четыре конфетки-ириски. Питательней ничего на эти деньги не найдешь! Эти четыре конфетки и маленькая сальная свеча, которая тоже идет в пищу, – моя порция на день, – у меня случайно осталось три свечи. При жизни столяра мы освещали ими палатку. А утром, на рассвете, перед тем как итти на работу, впервые за несколько месяцев я выпиваю чашку горячего кофе за пять центов и сразу съедаю на два цента восемь штук ирисок. Чувствую себя бодрей, но до фабрики несколько километров, и бодрости моей хватает только, чтобы добраться до ее ворот… Вот, наконец, и фабрика. Робко дергаю за ручку звонка. До боли колотится сердце. С трудом перевожу дыхание, когда открывается калитка. Проходя по двору, словно в тумане, вижу какие-то сараи, надстройки, навесы и силуэты людей. Куда ни повернись – кучи отбросов, кожи, жил. Тяжелый запах. Кто-то берет у меня записку «акулы». Потом подводит к яме, сует в руки тяжелые вилы и велит содержимое ямы выбросить наверх, на платформу. Я спускаюсь в яму. Ноги мои ступают по липкой, вонючей массе. Как бы ни было тяжело, я должен выдержать до вечера. Во что бы то ни стало!
Вечером, попросив расчет за день, я поем, за ночь высплюсь и к утру окрепну. Дальше пойдет легче.
Но через полчаса я уже дышу, как испорченный паровоз. Легким не хватает воздуха. Пот заливает глаза. Масса густая, твердая, клейкая. Вместо полных вил я с трудом отрываю небольшие куски. В другое время я бы легко справился с такой работой, но я сейчас истощен.
– Плохо у тебя идет дело, – доносится сверху убийственный голос.
– Никуда не годится, – говорит мастер.
Я вздрагиваю и задираю вверх голову.
– Тяжело, – хриплю я в ответ. – Голодал…
– Пожалуй, и до обеда не дотянешь, – продолжает мастер.
Покачав укоризненно головой, он уходит. Неужели не дотяну? Ведь я уплатил за это место «акуле» пять долларов. Пять долларов! Заскрипев зубами, с проклятием и отчаянием вонзаю вилы в массу, как в грудь смертельного врага. Рванул! Вырвал большой кусок, но одновременно послышался треск…
Отчаяние на миг придало мне силу. Я сломал зуб на вилах. Вернувшийся мастер от изумления только руками развел.
– С отчаянья, – упавшим голосом поясняю я. Он приносит мне новые вилы.
– Не напрягайся так… Совсем выдохнешься, – говорит он. – Я пустил пар, теперь тебе легче будет. Сказал бы раньше, я бы это раньше сделал.
– Но откуда я могу знать?
– Это верно.
Когда он отошел, под ногами вдруг зашипело, захлюпало, из ямы пошел вонючий пар. Постепенно масса размякла, превратилась в клейкую жижу. Ноги увязают.
Стало легче, намного легче, но увы! – поздно… Последняя вспышка ярости отняла последние силы, и я едва держусь на ногах, чтобы не упасть в эту жижу.
. – Бос идет! – доносится голос мастера сверху. – Ворочай!
Я слышу его удаляющиеся шаги. На смену им приближается тяжелый, мерный хозяйский шаг. Сердце мое замирает. А страшные шаги медленно приближаются. И снова я напрягаю всю волю, все силы, чтобы не выдать себя. Шаги замерли надо мной… Пыхтит трубка. Я боюсь взглянуть. Проходит вечность… Наконец шаги удаляются. Осторожно подымаю голову. От сердца отлегло, но, кажется, от напряжения теряю сознание. Едва успеваю опереться спиной о стену ямы, закрываю глаза…
– Вылазь! – слышу я голос мастера. – Пришлю сюда другого. Иди вон к нему, – указывает он на высокого добродушного парня. Парень участливо смотрит на меня.
– Воды! – хриплю я.
Он мигом подает мне бутылку. Я жадно выпиваю ее до дна…
– Голодал? – спрашивает парень.
Киваю головой.
– Такая наша доля, – задумчиво произносит он. – Ну, а теперь берись за носилки.
Большая куча отбросов лежит на носилках. Я берусь за ручки и чувствую, как у меня разжимаются пальцы. Парень, подозрительно оглянувшись по сторонам, снимает часть грузa. Но пальцы мои снова разжимаются.
– Сил нет, – виновато оправдываюсь я, чувствуя, как глаза мои становятся влажными. Парень растерянно топчется на месте.
– Как бы бос не увидал.
Бедняга не знает, чем помочь мне. Но вот он увидел проходящего с тачкой товарища. Он жестом подзывает его и что-то говорит по-словацки. Взглянув на меня, не говоря ни слова, подошедший рабочий берется за ручки носилок. Бегом они вдвоем переносят восемь полных носилок.
