Пять дней отдыха. Соловьи - [40]

Атомная электростанция стояла на берегу реки, хотя самой реки от проходной не было видно, белели только меловые отроги другого берега. Кирпичной стрелой уперлась в низкое небо вентиляционная труба, поблескивали широкие стеклянные пролеты машинного зала. У ворот топтался охранник в добротном брезентовом плаще. На белой стене цеха мок плакат: «Пусть будет атом рабочим, а не солдатом!» Теперь этот плакат, мимо которого раньше Замятин проходил, не обращая внимания, показался ему близким, и он пожалел, что по плакату так неистово хлещет дождь.

— Хоть бы сняли, — сказал он охраннику.

Тот удивленно взглянул на него, а потом, поняв, в чем дело, ухмыльнулся:

— Солнце высушит.

Замятин прошел в здание управления, по белой лестнице поднялся в комнату для шефов — так называли здесь представителей заводов, поставляющих оборудование. В комнате никого не было. Наверное, разбрелись по своим участкам. Замятин снял накидушку и пальто, повесил в свой шкафчик и через стеклянный переход вышел в машинный зал. Здесь было чисто и тепло, пол выложен цветной плиткой, отливали свежей зеленой краской турбины и генераторы, уютно попахивало машинным маслом, над головой, покачивая крюком, неторопливо плыл мостовой кран, а еще выше, под стеклянными сводами, по-птичьи прилепились сварщики, сбрасывая вниз струящиеся, синие искры.

Бригадира Севу Глебова нашел Замятин в закутке, где свалено было нехитрое имущество монтажников. Сева сидел на баллоне и чертил мелом на крышке железного ящика схему. Лицо его было задумчивым и напряженным, он сосал папиросу, выпуская дым через крутые ноздри на узкие, в ниточку, усики.

— Мучаешься? — спросил Замятин, подходя.

Сева расплылся в улыбке, приподнял над головой рыжий берет, обнажив жесткие черные волосы.

— Салют шефу! За ваше высочество стараюсь. — Он постучал мелком по ящику. — Эвристическое решение, шеф. Наградные, как минимум, — бутылка коньяку. Имейте в виду — армянского. Всякий другой — пошлость.

Замятин сел рядом, тоже достал папиросу. Этот высокий парень с красивым нагловатым лицом и голубенькими до детской невинности глазами нравился ему, хотя обычно он недолюбливал на работе слишком бойких на язык ребят. Но Сева с первых же дней расположил его к себе тем, что отлично разбирался в их заводской конструкции. И хоть дела с монтажом у них не особенно ладились, по тому, как работал Сева, Замятин угадывал в нем мастера с природным, точным чутьем машины, с которым, как он был убежден, надо родиться, как рождаются музыканты и поэты. Поэтому он мог прощать Севе многое, хотя его порой и раздражала неуемная болтовня бригадира.

— Ты лучше ответь: почему натрепался журналисту, что закончили монтаж?

Сева посмотрел на него взглядом младенца, получившего соску.

— Вы об этой девочке, шеф, с мохнатыми бровями? Между прочим, я спросил у нее: чем отличается генератор от трансформатора? И получил очень точный ответ: количеством лошадиных сил. Что я мог сказать ей после этого? Я бы мог ей сказать, что реактор — помесь океанского теплохода с динозавром. Уверяю вас — она бы поверила. Когда человеку все равно, он может поверить в любой бред. Я не люблю, когда человеку все равно. Объяснение достаточное?

— Нет… Девушка только начинает работу, а ты ей подкладываешь мину.

— Кто учится ходить, должен набивать шишки на лбу. Мудрость древних. Я за такое воспитание. Зато в следующий раз, когда девчонка поедет на станцию, то хотя бы прочтет научную беллетристику: «Что такое электричество?» Но хватит, шеф. Тема исчерпана. Лучше посмотрите на этот абстрактный рисунок. Он трогает ваше сердце? — и Сева опять постучал мелком по крышке ящика.

Замятин вгляделся в меловые линии. Это был чертеж узла, с которым они больше всего мучались, только в нем не хватало чего-то привычного глазу, и чертеж казался незавершенным, лишенным той стройности, которой отличался, когда был нанесен на кальку и подписан. Замятин не сообразил сразу, чего именно не хватает, и внимательно прослеживал линии. «Раструбы!» — внезапно мелькнуло у него. И как только он это понял, грубые меловые линии сразу обрели четкость. Весь чертеж Замятин увидел словно обновленным и законченным, как картину, с которой убрали лишнюю деталь, прежде казавшуюся необходимой, и когда ее сняли — сразу открылись новые, удивляющие своей простотой и своеобразием грани. Замятин почувствовал волнение, какое приходило к нему в минуты рабочих порывов, и, не сумев сдержать его, похлопал Севу по плечу:

— Неплохо, дорогой, неплохо.

— Простота и изящество, — с подчеркнутой скромностью сказал Сева. — Может, шеф желает взглянуть, как все это будет выглядеть в натуре?

— Обязательно.

— Тогда снимайте фрак и открывайте ящик. Там есть запасная роба. Лезем в колодец. Будем принимать решение на месте. Кажется, ваш самовар станет благородной машиной.

Замятин быстро переоделся тут же в закутке в спецовку. Нет, у этого парня светлая голова. Его бы к ним на завод. С такими всегда приятно работать. Замятин спешил, ему не терпелось как можно быстрее все проверить на месте.

Они вышли из машинного зала, прошли переходами, через открытые бронированные двери и попали в реакторную. Вверху на металлических балках, укрепившись высотными ремнями, работали девушки-маляры. Они были в масках, потому что имели дело со специальными красителями. Большие стекла их очков поблескивали над гофрированными трубками. Девушки казались лупоглазой саранчой, залетевшей под своды цеха и облепившей балки. Внизу в огромном колодце светлела полукруглая крышка реактора. От дна этого колодца до верхних балок метров тридцать. Сорвешься…