Пять дней отдыха. Соловьи - [21]

— Врежут мне по первое число в батальоне. Ну да черт с ними!.. Тогда давай ложиться, а то если мы будем долго сидеть — замерзнем.

Она встала быстрее, чем обычно, разобрала кровать, где вместо простыни постелена была дерюжка, сложила два одеяла и даже взбила подушку. Он смотрел, как она ловко это делала, и ему нравилась ее работа. Он помог ей развязать узел платка на спине, она накинула этот платок и пальто поверх одеял, он снял свою шинель и положил ее сверху, стянул с себя сапоги, расстелил на голенищах две пары портянок, как делал это в казарме, на случай тревоги, чтобы можно было быстро обуться. Она стояла в своем кашемировом платье, съежившись, ждала его.

— Ты ложись, — сказал он. — Быстрее! — А сам подошел босиком к печурке, задул коптилку.

Сразу обвалилась темнота, он нащупал край кровати, приподнял одеяло, нырнул под него. Ноги коснулись ее ног, и он почувствовал, что пальцы ее теплее, чем у него, немного отодвинулся, чтобы не причинять ей неприятного.

— А ты закутай ноги, — сказала она. — Подоткнись. Тогда будет совсем тепло.

Он покорно подоткнул одеяло со всех сторон, чтобы нигде не поддувало. Головы их лежали на одной подушке, и ее волосы были на его щеке, и ее плечо касалось его плеча, и ему очень захотелось взять ее руку, зажать в своих ладонях, и он сделал это.

— Понимаешь, — тихо сказал он. — У меня никогда не было девушки… То есть, они были, еще в седьмом классе я с одной поцеловался, а потом увидел, как она целуется с другим парнем. Просто ей нравилось целоваться со всеми. А так у меня не было девушки. Даже сам не знаю почему. Может, оттого, что я рыжий, хотя это форменная чепуха. Как ты считаешь?

— Чепуха, — ответила она.

— Ну вот видишь, — обрадовался он. — Я знал, что ты так скажешь. Ты красивая, а все красивые должны быть добрыми. Я поэтому тебя полюбил, что ты такая красивая.

Он почувствовал, как она повернулась к нему лицом.

— Ты что? — спросил он. — Может, неудобно?

Она прижалась лицом к его плечу и тихо всхлипнула, потом еще раз, и еще. Она плакала. Он удивился, потом испугался, протянул руку, погладил ее по волосам.

— Ну что… что? — сказал он и почувствовал радость оттого, что гладил ее мягкие волосы, а она так плакала, слабо вздрагивая плечами. — Я ведь тебя не обидел… Ну скажи, что? — говорил он, все более отдаваясь этой странной горькой радости.

Она еще раз всхлипнула, еще плотнее прижалась лицом к его плечу и сказала с тоской:

— Я сейчас совсем как старуха.

Он не понял толком, что все это значит, но догадался: это связано с тем, о чем любил рассказывать Воеводин, еще когда они отступали, он тогда им подробно рассказывал, что было у него с той женщиной, которая его любила и приходила к нему тайно от мужа, он никогда не врал, этот Воеводин, и они ему верили и слушали с уважением. И сейчас Казанцев вспомнил, как Воеводин сказал им недавно в казарме: «Все мы ни черта не можем из-за голодухи», и, вспомнив это, он понял, что она хотела ему сказать. Он обнял ее за плечи и еще раз погладил по волосам.

— Это все неважно, — сказал он. — Я тебя полюбил, это самое важное… Я тебя даже очень полюбил.

Он прикоснулся губами к ее волосам. Ему захотелось окунуться в них, в эти мягкие волосы, как в теплую воду, и они пахли, эти волосы, как утреннее море, — свежестью и несбывшейся мечтой. На море он был всего один раз, и то мальчишкой, он любил приходить к нему утром, когда над водой стелется слабый туман, и с тех пор запомнил его тревожный запах.

Она опять заплакала. Ей самой было легче от этих слез, теперь она плакала совсем не потому, о чем сказала Казанцеву, теперь она вспомнила все, что было с ней до войны. Сначала это случилось с парнем, который жил этажом выше; во дворе было много ребят, и она прежде его не замечала, ну, жил такой парень, и все, встречался на лестнице, здоровый как черт, губастый, с немного приплюснутым носом, потому что занимался боксом, а потом бросил это дело, так как ему стало некогда, он пошел работать на Кировский. А потом у нее был летчик, капитан, который успел повоевать в Испании и получил там орден, он был низенького роста, черный как жук, на висках его чуть-чуть седели волосы, но лицо было молодое и бронзовое, словно он всю жизнь прожил под палящим солнцем. Это было, когда она закончила курсы и работала в сберкассе. Когда она туда поступила, кассир Климов сказал: «Порядок. Теперь у нас будет много вкладчиков». Она и сама знала, что красивая, иногда приходили вкладчики, они подолгу старались задержаться у ее окошка. Она научилась им бойко отвечать, чтобы они не топтались на месте и не создавали очереди. Этот капитан тоже пришел с аккредитивом к ее окошку и сказал: «О синьора, честное слово, я никогда не видел таких зеленых глаз». Она уже не помнит, что ему ответила, но так, что все девушки в кассе и кассир Климов рассмеялись, а капитан смутился. Он не сразу ушел из кассы, а долго еще топтался. Она убежала от него после работы через другую дверь. Он пришел на следующий день и несколько раз заглядывал к ним, шутил и угощал девушек конфетами, и девушки говорили: «Очень интересный мужчина, самостоятельный, он в тебя влюбился, Оля». Она дала ему проводить себя. А потом они гуляли в саду Госнардома, плавали по Неве на речном трамвае, он рассказывал ей про Испанию, пел песни на незнакомом языке. Он был щедрый, веселый, жил в гостинице «Астория». Она никогда прежде не была в «Астории», и когда первый раз пришла, то удивилась всему: и старику швейцару, похожему на генерала, лифту — просторному, как комната, с табличками на иностранном языке, мягким коврам, белому строю дверей. А потом случилось страшное. Они сидели в ресторане и пили шампанское, и туда вошел отец с каменным лицом, при всех взял ее за руку и повел к выходу. Он вел ее так до самого дома. Оказывается, он проходил мимо и увидел ее в окно. Дома отец стал бить ее по щекам и кричал: «Вот какая стерва!» Он бил ее долго, пока не устал, а устав, сел и заплакал. Она его боялась таким. «Кто он?» — спросил отец. Она сказала, что это летчик и он был в Испании. Когда он услышал про Испанию, у него побелели глаза, и ему стало плохо с сердцем. Она уложила его в постель, дала капель, но он все равно не спал эту ночь. Утром, еще до работы, она побежала в «Асторию», ей хотелось все рассказать капитану, чтобы он не обиделся за вчерашнее, но в гостинице ей ответили, что летчик уже не живет, уехал вчера ночью в Москву, а она точно знала, что ему надо пробыть еще неделю.