Пьяный корабль - [14]

Под крышей сплошь из дыр; едва горит свеча;

И дикий виноград ласкается к невесте,

С соседнего двора свой пурпур волоча.

Сусальный блеск небес на стеклах зол и колок —

В окошке слуховом все краски стеснены;

А на камнях двора смердит стиральный щелок,

И непроглядна тень вдоль дремлющей стены.

7

Безумцы грязные, чья слабость преотвратна,

Чей жалкий труд сгноил и души, и тела,

К вам ненависть моя; на вас проказы пятна —

Угодно ль подождать, пока не сожрала?

8

Когда, сглотнув комок тяжелой истерии,

Опомнится она, печальна и мудра —

Увидит наяву любовника Марии,

Что истязал себя скорбями до утра:

«Да ведаешь ли ты, что я тебя убила,

Уста твои взяла и сердце – всё при мне;

И я теперь больна: мне сон сулит могила

Меж водных мертвецов, на влажной глубине!

Была я так юна; но девичье дыханье

Осквернено Христом и мерзости полно!

Ты волосы мои ласкал, как шерсть баранью;

Что хочешь, то твори… Мужчинам все равно,

К неистовой любви их сердце вечно глухо,

В них совесть умерла и Божий страх угас;

В любой из нас живет страдающая шлюха,

Мы вечно рвемся к вам – и погибаем в вас.

Причастие мое, свершившись, отгорело.

Целуй меня, целуй – я навсегда пуста:

Покрепче обними – мои душа и тело

Изгажены навек лобзанием Христа».

9

Вольно гнилой душе с ободранною кожей

Проклятья рассылать, на все охулку класть,

– На ненависти одр возляжет, как на ложе,

Но, смерти избежав, не пригашает страсть.

Ворюга Иисус, крадущий к жизни волю,

На бледное чело наведший смертный пот —

Прикована к земле стыдом и лобной болью,

Скорбящая раба тебе поклоны бьет.

Перевод А. Кроткова

Искательницы вшей

Когда на детский лоб, расчесанный до крови,

Нисходит облаком прозрачный рой теней,

Ребенок видит въявь склоненных наготове

Двух ласковых сестер с руками нежных фей.

Вот усадив его вблизи оконной рамы,

Где в синем воздухе купаются цветы,

Они бестрепетно в его колтун упрямый

Вонзают дивные и страшные персты.

Он слышит, как поет тягуче и невнятно

Дыханье робкого невыразимый мед,

Как с легким присвистом вбирается обратно —

Слюна иль поцелуй? – в полуоткрытый рот.

Пьянея, слышит он в безмолвии стоустом

Биенье их ресниц и тонких пальцев дрожь,

Едва испустит дух с чуть уловимым хрустом

Под ногтем царственным раздавленная вошь…

В нем пробуждается вино чудесной лени,

Как вздох гармоники, как бреда благодать,

И в сердце, млеющем от сладких вожделений,

То гаснет, то горит желанье зарыдать.

Перевод Б. Лившица

Пьяный корабль

Я плыл вдоль скучных рек, забывши о штурвале:

Хозяева мои попали в плен гурьбой —

Раздев их и распяв, индейцы ликовали,

Занявшись яростной, прицельною стрельбой.

Да что матросы, – мне без проку и без толку

Фламандское зерно, английский коленкор.

Едва на отмели закончили поколку,

Я был теченьями отпущен на простор.

Бездумный, как дитя, – в ревущую моряну

Я прошлою зимой рванул – и был таков:

Так полуострова дрейфуют к океану

От торжествующих земных кавардаков.

О, были неспроста шторма со мной любезны!

Как пробка легкая, плясал я десять дней

Над гекатомбою беснующейся бездны,

Забыв о глупости береговых огней.

Как сорванный дичок ребенку в детстве, сладок

Волны зеленый вал – скорлупке корабля, —

С меня блевоту смой и синих вин осадок,

Без якоря оставь меня и без руля!

И стал купаться я в светящемся настое,

В поэзии волны, – я жрал, упрям и груб,

Зеленую лазурь, где, как бревно сплавное,

Задумчиво плывет скитающийся труп.

Где, синеву бурлить внезапно приневоля,

В бреду и ритме дня сменяются цвета —

Мощнее ваших арф, всесильней алкоголя

Бродилища любви рыжеет горькота.

Я ведал небеса в разрывах грозных пятен,

Тайфун, и водоверть, и молнии разбег,

Зарю, взметенную, как стаи с голубятен,

И то, что никому не явлено вовек.

На солнца алый диск, грузнеющий, но пылкий,

Текла лиловая, мистическая ржа,

И вечные валы топорщили закрылки,

Как мины древние, от ужаса дрожа.

В снегах и зелени ночных видений сложных

Я вымечтал глаза, лобзавшие волну,

Круговращение субстанций невозможных,

Поющих фосфоров то синь, то желтизну.

Я много дней следил – и море мне открыло,

Как волн безумный хлев на скалы щерит пасть, —

Мне не сказал никто, что Океаньи рыла

К Марииным стопам должны покорно пасть.

Я, видите ли, мчал к незнаемым Флоридам,

Где рысь, как человек, ярит среди цветов

Зрачки, – где радуги летят, подобны видом

Натянутым вожжам для водяных гуртов.

В болотных зарослях, меж тростниковых вершей,

Я видел, как в тиши погоды штилевой

Всей тушею гниет Левиафан умерший,

А дали рушатся в чудовищный сувой.

И льды, и жемчуг волн; закат, подобный крови;

Затоны мерзкие, где берега круты

И где констрикторы, обглоданы клоповьей

Ордой, летят с дерев, смердя до черноты.

Я последить бы дал детишкам за макрелью

И рыбкой золотой, поющей в глубине;

Цветущая волна была мне колыбелью,

А невозможный ветр сулил воскрылья мне.

С болтанкой бортовой сливались отголоски

Морей, от тропиков простертых к полюсам;

Цветок, взойдя из волн, ко мне тянул присоски,

И на колени я по-женски падал сам…

Почти что остров, я изгажен был поклажей

Базара птичьего, делящего жратву, —

И раком проползал среди подгнивших тяжей

Утопленник во мне поспать, пока плыву.

И вот – я пьян водой, я, отданный просторам,

Где даже птиц лишен зияющий эфир, —

Каркас разбитый мой без пользы мониторам,