Пьяная жизнь - [14]
гениев эпистолярного ремесла момент «полегчало» за последние
сто пятьдесят лет приобрел пугающую словесную завершённость.
Что, уже нечего добавить?! Не поверю! Вершина «кайфа» -
похмелье, безгранично по числу комбинаций выражения
просветления, а неисчерпаемость темы проявляется прежде всего
в разговорах.
«Разговоры», «беседы», «споры», «диспуты», «монологи»,
«рассказы», «спитчи». Этими и другими словами и их
многочисленными синонимами из матерного лексикона можно с
известной условностью классифицировать общение не в меру
пьющей братии. Не буду заниматься филологическими изысками,
чтобы не потерять нить разговора (нашей, «борцов со Змием»,
профессиональной болезни). Скажу лишь, что общение в первые
часы возлияния и во время похмелья - две «ба-а-ль-шие»
разницы. Впрочем, «коллеги по цеху» меня поймут. Тем, кто «не
в теме», объяснять бесполезно.
То, о чём я пишу, было рассказано мной не в
хронологическом порядке, в виде отдельных историй во многих
точках
бывшего
Союза,
в
разные
годы
множеству
собутыльников, но всегда ТОЛЬКО утром после дня «икс», когда
закончились муки продавливания «первой», когда намного мягче
ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ
прошла «вторая» а после «третьей» мир обрёл чёткость и
захочетелось всех любить, думать и говорить.
Дошкольный возраст
Суперважный вопрос, традиционно выносимый на
утреннее обсуждение – первое знакомство с алкоголем. Тема не
могла быть поднята вчера, когда все, ещё полные сил и
порочного энтузиазма, тупо состязались в количестве выпитого и
орали хором разную хренотень. Она, тема, плод вчерашнего
буйства
страстей,
но
как
в
диалектике
–
прямая
противоположность борьбы. Как в экономике – нижняя точка
падения производства. Как в физике – полюс со знаком «минус».
Сегодня - раскаяние, угрызения совести, тоска об
утраченном. Говорят по – очереди, нормальным тоном и, самое
поразительное, слушают!
Не помню, когда первый раз попробовал спиртное. Из
глубин памяти периодически всплывают картинки раннего
детства. Почему-то в них постоянно присутствуют подвал, бочка
с вином, белый резиновый шланг из которого мы это вино то
сосали на месте, то наливали в поллитровые баночки и несли в
конец огорода, где был замаскирован от взрослых шалаш.
Пикантная подробность: в том «доме терпимости», играя в пап и
мам с соседскими подружками, мы демонстрировали друг – другу
половые органы…
Так вот, половые щёлочки девочек запомнились – видимо
как нечто новое, ещё не изученное. А вино – нет! Значит явление
было рутинное, обычное. И «стукнуло» мне тогда максимум
четыре(!), потому, что в пять(помню отлично) в детском саду, со
знанием дела я свысока рассказывал «тёмным» сверстникам как
появляются дети. «Лекцию» подслушала воспитательница и
Валерий Варзацкий
передала содержание маме, заставив её хорошенько поломать
голову над вопросом. «Что же с ним делать?!». Слава Богу,
мамочке хватило мудрости поведать мне о жалобе лет через
пятнадцать…
В мельчайших деталях вижу сюжеты частых застолий в
нашем хлебосольном доме. Отец пил чисто символически, был
молчун, тихоня, для компании представлял ценность разве что
как танцор - по воспоминаниям старших во время танца очень
любил сверх меры прижимать женщин. Но, наверное, нравилось,
раз запомнилось…
Как бы там нибыло, по мере приближения очередной
праздничной, юбилейной даты или просто так, чтобы весело
провести вечер, все повелителько кричали: «Идем к
Пузыревской!» (в замужестве мать сохранила девичью
фамилию).
Нравы были простые, к тому же приличных собственных
домов большинство не имело. Наш новый дом, да ещё в центре,
считался «хоромами», но, на мой взгляд, главную роль в его
притягательности играли два других обстоятельства.
Первое по значению – радушие хазяйки. Мать любила
принимать гостей. Была натурой открытой, щедрой, улыбчивой.
Всё, что было на плите, в духовке, в изобильном подвале
перемещалось на стол. Тревожила её только одна мысль – как бы
чего не оказалось мало.
Второе – тут всегда можно было не просто чем – нибудь
«загрызть», а вкусно, «от пуза» поесть и вдоволь выпить.
Прекрасно и разнообразно готовила бабушка. Все продукты были
домашнего происхождения.
ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ
Приходили с детьми, которых усаживали рядом с собой.
Говорили:
- Ну, водки им еше рано, а наливочки или винца по чуть -
чуть можна…
Детки, пригубив вишневочки или красненького, по-
быстрому перекусив, незаметно покидали родителей и
устраивали игры за домом, за летней кухней, за хлевом. Там, в
стране «За», в тайниках хранились мои богатства - спички,
окурки, папиросы, финский нож, кастет, два самопала, два
портсигара, таблетки сухого спирта, две обнажённые до пояса
«Дамы» из немецкой карточной колоды, деньги в монетах.
Вы обратили внимание на наличие в списке всех атрибутов
курильщика? Разумеется, я курил! Не думал об этом писать, но
нахлынули воспоминания и не могу удержаться. Тем более, что
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).
Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.
«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».