Пузырёк воздуха в кипящем котле - [8]

- Слушай, зачем тебе эта с… (нехорошее слово было произнесено и даже повторено), эта с… работа. Я буду платить больше.

- Я еще не хочу в домработницы, - сказала Кира.

- Ты не поняла, - сказала Комякова. – мне не нужна домработница. Мне нужен верный человек. Я устала! Верный человек! И только.

Кирин муж сразу невзлюбил Комякову, но она предложила Кире вдвое больше, чем та получала на работе, и тут уж и он не мог устоять. Кира действительно не должна была быть домработницей, она только контролировала женщину, временами убирающую, моющую и чистящую ее квартиру (Удивительно бестолковую, глупую, с выпученными, белесыми, как у снулой рыбы, глазами, которая, скорее, не убирала, а создавала вокруг себе еще больший хаос. И где только Комякова ее раскопала?), сопровождала Комякову по самым разным делам, что-то, когда она просила, занося в блокнот и вообще, вникала, разделяла и обсуждала вместе с ней ее жизнь. Впрочем, обсуждала Комякова, Кира только выслушивала. То есть, была чем-то вроде секретаря и компаньонки одновременно. Свою машину с шофером Комякова давала ей только изредка, зато такси оплачивала в любой момент без ограничений. Бывало, она могла отпустить Киру с вечера на день, на два – заняться семьей, но на другое же утро позвонить и сказать, что забыла позавтракать и от этого у нее мигрень. И Кира, бросив все свои начатые дела, должна была срочно делать бутерброды или что-нибудь посложнее и мчаться к ней. В таких случаях она заставала Комякову в ее внушительном кабинете – раскисшую, ноющую, небрежно причесанную и небрежно накрашенную, в стадии «распада». Она быстро делала ей кофе, подправляла макияж, укладывала волосы, подглаживала юбку. При этом они болтали на самые разные темы и мало-помалу Комякова оживлялась, приходила в себя, начинала отвечать на телефонные звонки, впускать посетителей и назначать встречи. Но Киру от себя все еще не отпускала. Потом они ехали куда-нибудь обедать, потом на какую-нибудь встречу, потом на какой-то банкет, где тоже была назначена встреча с «нужным» человеком, после все это надо было, конечно же, обсудить, основательно так перемыть кости… Домой Кира возвращалась поздней ночью, к недостиранному белью, недомытым окнам, недоваренному обеду (Муж, конечно, доварил, но надо было видеть, что это такое, вернее, попробовать). А утром надо было опять бежать к ней, к Комяковой, уже забывшей, что сама дала Кире отгул.

Иногда Кире казалось, что Комякова пожирает не только ее силы и время, но всю ее жизнь целиком, всю ее личность, как удав… И тогда что-то темное накапливалось у нее внутри, раздражение и злость, в которых она старалась не признаваться даже самой себе. Если бы не деньги, если бы не деньги… Что, если бы не деньги? Ну, съездила бы пару раз поддержать в трудную минуту, в свободное время (а у кого его много?), ну приняла бы у себя, выслушала… (Но не каждый же день!) А чтобы вот так, можно сказать, отдавать всю себя, -это, оказывается, только за деньги. А от этого еще противней. Кира совсем запуталась в своих чувствах…

Комякова же, напротив, привязывалась к Кире все больше, как привязываются к животным или приживалам, привязанностью собственника. Когда она впадала в присущую ей последнее время мрачную хандру, одна Кира, казалось, ее не раздражала. В такие моменты она даже любила сидеть на кухонном высоком табурете и смотреть, как Кира готовит – взбивает, крошит, панирует, принюхиваясь к запаху ванили, корицы, имбиря, мускатного ореха и перца. (Кира готовила – взбивала, крошила, панировала, при этом ни на секунду не забывая, что ее собственный сын в это время ест отдающие резиной сосиски и синеватый отварной картофель.)

Как-то Комякова затащила ее на вечер в женский клуб. Комякова была в одном из своих мрачнейших состояний и смотрела на всех бука букой, хотя все вокруг с ней здоровались и хотели общаться. Вообще, там было очень мило, пили чай с пирожными, кто хотел – пил вино, слушали приглашенных певцов, не очень хороших и не самых знаменитых, но старательных и вполне пригодных, и пианиста – пожилого, вкрадчивого, вежливого человека. Такого вкрадчивого и вежливого, что казалось, перед тем, как прикоснуться к клавишам, он даже у них просил на это позволения. Впрочем, в осанке его еще оставалась какая-то прямизна и гордость, по которым было видно, что были у него и лучшие времена. Но это совершенно не было важно – присутствующие слушали в пол уха и были слишком заняты собой. Хор женских голосов не смолкал. Женщины тут были самые разные – от стильных и модных, не навязчиво поблескивающих дорогими украшениями, до разодетых безвкусных клуш, объединяло же их всех одно – они добились успеха и достатка. Их жесты, манера держаться выражали уверенность в себе, а голоса звучали чуть громче, чем принято. Только Комякова выделялась своей угрюмостью и в какой-то момент сказала Кире:

- Не выношу, когда столько женщин в одном месте.

И припомнила историю из своей жизни, а именно, ссору со вторым мужем в ресторане.

- Ты думаешь, что-нибудь переменилось? – сказала Комякова. – Не думаю. Разве что кто-то научился одеваться.