Пузырёк воздуха в кипящем котле - [19]

Как-то утром Комякова проснулась от совершенно невыносимого состояния души. Была суббота, самый паршивый день в больницах – ни процедур, ни обхода, ничего отвлекающего. После пресного завтрака, комом застрявшего в горле, пришла девушка-фотограф в линялых джинсах с тремя слоеными пирожками в промасленном пакете. От пирожков Комякова отказалась, так что девушка-фотограф, пока сидела у Комяковой, сама их и съела, один за другим. Она рассказывала Комяковой о редакционных делах, о каких-то своих обидах на ответственного секретаря, перескакивая с одного на другое. Комякова делала вид, что слушает, а на самом деле думала о другом. Девушка-фотограф пробыла почти до обеда и, наконец, ушла, оставив после себя на полу возле стула целую груду крошек.

К вечеру тоска совсем захватила Комякову, она металась по палате, по коридору, не находя выхода, чувствуя, что уже все обращают на нее внимание. Часов в восемь она позвонила Кире.

- Я в больнице, - сказала Комякова. – Но это неинтересно. Приезжай и привези мне какую-нибудь одежду.

Кира добралась к ней где-то через час. Никакую одежду она ей, разумеется, не привезла, только захватила из холодильника три апельсина. Эти апельсины Комякова так и оставила на тумбочке, как не нужный балласт. Она решительно раздела Киру, вернее, заставила ее снять то, что было у ней под пальто, юбку и свитер, натянула все это на себя, захватила сумку с деньгами и так, сама в больничных шлепанцах, направилась к лестнице… В больнице было тихо. Ходячие больные и дежурный врач сидели у телевизора. Вахтерша внизу дремала и не обратила на них внимания. Так они и вышли на улицу.

На улице было холодно и даже летали редкие снежинки. Ветер гнал по тротуару пустые целлофановые пакеты. Такие же пакеты они несли в руках – там лежали вещи Комяковой, халат, пижама, книги в самом непотребном, скомканном виде. И, конечно, конечно, Кира вспомнила свой сон.

- Останови машину и отвези меня домой, - сказала Комякова.

Машины, как назло, не останавливались, и они пошли к более оживленной улице. Кира, продрогшая, в пальто на голое тело, шла впереди, Комякова тащилась следом.

- Это глупо, глупо… - ворчала Кира.

- Ну, это мое дело, - заторможенно огрызалась Комякова. – Просто я не хочу! Не хочу и все.

Машину остановили у поворота. Кира села рядом с шофером, машинально назвала знакомый адрес.

- Что значит – не хочу? – обернулась она к Комяковой. – Я не знаю, что это такое – не хочу!

- Это твои проблемы, - сказала Комякова. – Это твои проблемы, чего не хочешь ты, я знаю – чего не хочу я!

«Последний раз, - думала Кира прям-таки в бешенстве. – Последний раз я имею с ней дело!»

III

- Вы помните, как были министром культуры? – спросила Комякова у Вахтера.

Они сидели в тесной коморке и пили кисловатый грузинский чай. Старик-вахтер, впрочем, совсем еще не старик – просто очень опущенный человек, ничего не ответил и только опять пробормотал что-то про потерянные ключи.

Если я была т а м, как-то подумала Комякова, значит э т о существует. Не важно – где, в пределах сознания или за его пределами. Э т о существует. А если существует, значит, туда можно вернуться.

После выхода из больницы голова у нее все еще болела, бывало, она часами лежала с мокрым полотенцем на лбу. Она не занималась медитациями или какими-нибудь подобными практиками, просто мысленно представляла себе старое здание телевидения и мысленно же бродила по его гулким коридорам. И как-то, совершенно невзначай, без каких-либо душевных или умственных усилий, очутилась в коморке Вахтера.

Они сидели и пили чай…

- Вы помните, как были министром культуры? – опять спросила Комякова.

- Где? – спросил Вахтер.

- Ну, в другом мире…

- Миров много, - уклончиво сказал Вахтер. – Какой вы имеете в виду?

- Тот, - сказала Комякова. – Я знаю два – тот и этот.

- Я знаю больше, - сказал Вахтер и опять проворчал что-то про какие-то ключи.

Помолчали.

- В том, другом, который я знаю, - не унималась Комякова. – Вы были министром культуры.

- Даже, - сказал Вахтер. – Ну и каким же министром я был? Плохим или хорошим?

- Хороших министров не бывает, - сказала Комякова. – Бывают лучше предыдущего или хуже.

- Я был лучше предыдущего или хуже?

- Я не знала предыдущего. Не с чем сравнивать. Ну, это было еще давно…

- Что такое – давно? – сказал Вахтер.

- В советские времена.

И тут Вахтер сказал одну вещь… Он сказал:

- Тут всегда советские времена.

- Всегда? – удивилась Комякова.

- Всегда, - подтвердил Вахтер.

- Почему? – спросила Комякова.

- Это не ко мне.

- Вы знаете здесь кого-нибудь?

- Не все ли равно?

- Что они делают?

- Работают.

Из Вахтера было трудно вытянуть лишнее слово, но Комякова не отставала. Она допила чай и сказала:

- Это карма?

- Не все ли равно, как это называется… Вы меня отвлекаете, вы мешаете мне работать, - и он опять принялся искать что-то в ящиках и на полках. Наверное, ключи.

- Вы зациклились на этих ключах… - сказала Комякова. – Цикл – это что-то замкнутое. Вам надо вырваться.

- Вы слишком много говорите, - сказал Вахтер.

Комякова вышла из каморки и подошла к лестнице. По широкой лестнице вниз шли люди. Никого из них она не знала. Рабочий день, видимо, кончился, но лица у всех были озабоченные. Вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо. У Комяковой была неплохая память на лица и она вспомнила Варенину, приятельницу Киры, у которой когда-то ела блинчики. Варенина была здесь постарше, одета в строгий, темный костюм, которые ее худил.