Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей - [57]

Телич потрогал подстриженную коротко, по причине похода, бороду. Как же человеку без бороды-то можно? Одно слово — нелюди.

Вышли из редколесья на остров сухой — и точно гать. И бритые чёрные — вот они. Видят, что мало воев чужих — не прячутся. Да просчитались. Ни кольчуг у них, ни щитов. А стрелы, как на птицу — тонкие.

Ну и начало их косить. На то и Мара с крылами. А почто Бошку убили?

Стрелял Заяц страшно. Не по-людски стрелял.

Он снарядил свой огромный лук и клал стрелы так близко, что Телич не успевал глазами следить.

Зверолюди, защищающие гать, сыпались, словно горох. Тяжелые, тисовые стрелы Зайца отрывали души от их невеликих тел — на раз.

Татарник, увидев такое дело, велел двоим со сделанными наспех ростовыми щитами встать впереди Зайца. Одного тут же чиркнула по шее тонкая чёрная стрела брита. Фонтаном ударила кровь, и парень повалился Зайцу под ноги. Над головой воя тут же просвистела вторая стрела. Но Заяц согнулся уже, прижал пальцем жилу на шее раненого и зашёптывать стал.

Телич услыхал в просвет боя: «…тань на камень, кровь не канет…» И сплюнул.

А Заяц снова стоял уже и так же страшно клал за стрелой стрелу. И каждая из них забирала жизнь.

Другие лучники жались к нему, чувствуя силу. Только Телич не жался, а отходил теперь всё дальше и дальше взад, к темнеющему болотному редколесью.

Тяжёлая стрела загудела в полёте, как шмель, и с силой толкнула под правую лопатку.

Заяц и не понял сразу, что такое. Бритская стрела тонкая и гудеть так не станет, да и в спину вдруг почему?

Но под шлемом уже запела, закипая от жары, кровь. Сопревшая под кольчужкой рубаха стала вдруг совсем мокрой. Ноги ослабли, будто кто-то подрубил их в коленях…

Тяжелая, белая, своя была стрела. Он и спиной видел, что своя. И от того солнце шло по ней к его тяжело бухающему сердцу, и перед глазами разливалась чернота.

— Заяц, Заяц упал! — завопил Сова.

Неужто вот так и всё?

Вой смотрел, но сам не видел уже ничего. Только душа оторвалась, чтобы оглядеть сверху последнее поле боя, а, может, и защитить содружника своего, мешком лежащего у людей под ногами.

Зло сверкнул глазами Татарник. Он видел — малый напор ещё и побегут бриты.

Запричитал и склонился над чужаком привязавшийся в пути Сова.

Но Ярило пробился вдруг, сквозь солнечную жаркую муть, и душа со вздохом вошла обратно в тело. И в широко распахнутых глазах Зайца появилась боль.

— Живой! Надо ж, живой!

— Древко, — прошипел Заяц. — Древко обломи, давит.

Сова с охом, но повернул тяжёлое тело. Толстую боевую стрелу не враз и сломишь.

Зубами заскрипел Заяц:

— Подняться помоги.

Вой встал, опираясь на Сову, оттолкнул его и вытащил левой рукой меч.

Солнце скользнуло по синеватой, нездешней стали и ударило в глаза набегающему нелюдю.

* * *

— Неужто Телич стрелял? Он только и стоял к заду!

— Он, али кто?

— Тела-то нету… В болото что ли ушёл? Нету тела-то!

— Так кто стрелял, али не стрелял?

— Да ведь не видали!

— Велес[6] видел, — махнул рукой Заяц. — Коли виноват — накажет. Не нам судить.

Молодые испуганно косились на чёрные сосны, вставшие окрай острова на болоте. Велес — суровый бог. Коли виноват — не будет уже никогда вою удачи.

Заяц потянулся осторожно на низкорослую трофейную лошадёнку и с трудом сел. Нужно было пройти ещё через болото, а там — вырезать стрелу.

— Пошли уже, — буркнул Татарник, злой о многих, оставленных здесь.

Неровная лошадиная поступь отзывалась болью и свежая кровь марала рубаху.

Заяц оглядывался в поисках более подходящей для перевязки травы — ему пока повезло обложить рану только лопухами.

Взор потихонечку застилала Мара, но привычка да вервие — крепко держали в седле. Впереди лежала земля бритов, которую стоило разведать на предмет прохода в более тёплые и благодатные земли.