Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей - [55]

Старушонка. Старушонка в пестрой юбке с узлом в руках.

Лариса выдохнула. Страх вдруг ослаб, и она увереннее зашагала дальше.

* * *

Над бесформенной грудой кирпичей и железобетонных блоков, за которой грелись на солнце подростки, неожиданно показалась голова с гривой волос, похожих на крашеную серебрянкой паклю.

Любопытный Рыжик первым заметил Лохматого и с писком покатился к убежищу. Шестипалый тоже кинулся было бежать, но выскочивший из-за бетонной плиты взрослый киевец загородил ему дорогу. Шестипалый оглушительно завизжал, Ушан рявкнул на него и замер, перебирая в воздухе руками, словно стараясь прикрыть нежный, просвечивающий в прорехах одежды, живот. «Чего визжать, — думал Ушан. — И так ясно, что они попались. А солнце было такое яркое…»

Ушан продолжал беспомощно загребать руками, когда Лохматый спустился вниз. С ним было много других. Они вели себя не так, как если бы хотели съесть Ушана и его клан. Они вели себя иначе. Они звали.

В развалинах церкви укрылось сразу три клана. Самые смелые подростки вытащили из черного нутра здания тяжелый квадратный ящик со стеклянной стенкой, и бросили его на дорогу. Ящик весело загрохотал, но старшие обозлились вдруг и надавали затрещин. Подростки обиженно затаились, лишь изредка доносилось их повизгивание.

Наконец на дороге показалось что-то большое, черное, с белой полосой на боку. Оно пылило, воняло и двигалось. Подростки заволновались. Лохматый поднял бетонный обломок и швырнул навстречу чудовищу. И тогда все начали швырять камни.

Зверь заметался, закружился на месте. И глупые подростки с рёвом бросились на него, сжимая первое попавшееся оружие.

— Дим, смотри, очумели они, что ли? Они раньше никогда не вылазили днем!

— Жрать хотят. Давай назад!

— Смотри, оттуда тоже бегут. Сейчас дам газ, а ты стреляй!

Что-то загрохотало, как перед грозой, а потом затряслось быстро и страшно. Перепуганные подростки бросились врассыпную. Ушан дольше всех противился страху. Он видел, как Шестипалого ударило в спину, кувыркнуло, и тот, даже не успев вскрикнуть, ткнулся лицом в асфальт.

На шум и треск выскочило странное существо: фигуру высокого крепкого парня в ковбойке венчала уродливая голова киевца. Его глаза вспыхнули, он прыгнул вперед, но тут же опрокинулся, и черно-белое чудовище пронеслось по его телу, со свистом пожирая воздух.

* * *

Позвонила бабка Вера.

— Ты радиво включала? Говорят, выселять нас будут. Чиризвычайный комитет по городу заседает. Дальше, говорят, некуда. А не поеду я! Уже дожила. Веерку-то что — заберёшь?

— И я не поеду. Леши опять нет. Куда я без него?

— Может, и переживём тут. Бабы мы с тобой. Не реви. Кто знает, что будет, а мы переживём.

Леша не вернулся и на следующий день.

Утром, бессмысленно глядя в окно, Лариса услышала шум. Не в раз, но она распахнула створки: в воздухе висело гудение вертолета, и чей-то голос неразборчиво вещал в рупор.

Лариса догадалась включить радио, и, разобрав текст, бросилась к бабке Вере.

Дверь была отперта. Не успев удивиться, Лариса вбежала на кухню. Там громко орало радио, а бабка, держась одной рукой за подлокотник инвалидного кресла, другой — трепала за волосы Верку-беспутную.

Лариса закричала с порога:

— Вера, что ты!

Бабка оттолкнула Верку и тяжело развернулась к соседке.

— Уезжать надо, слышишь? Всех вывозят, газом травить будут! — она дико глянула на Верку. — А эта, пустоголовая, брюхатая от твоего Лешки! Дитё у нее будет, слышишь? Брюхатая она! Брюхатая! — орала бабка. И, склонившись под белой полоской радио, навзрыд плакала Верка.

В окно почему-то постучали.

Лариса, тяжело опершись на подоконник, высунулась и поняла, что стучат не в их, а в самое нижнее окно. Стучит маленькая пестрая старушонка. Стучит и машет. А она, не замечая слез, все плачет и плачет.

Заяц

От автора

Может, и не случалось этого никогда. Только плечо у меня до сих пор болит и ноет к непогоде. И перед глазами стоит: как шли мы тогда болотом да гатью, как бились там с чернолицыми, и стрелы их были чёрные.

В год сей далёкий, люди даже иначе одетых за ровню себе не считали. Нет положенных оберегов — значит, нелюдь ты, в человека обёрнутый. А коли лицом другой да статью — то и просто зверь. Оно ведь и сейчас не всем ведомо, что у непохожих лицом — так же болит. Что тот, кто телом странен, душою и сильнее и тоньше может родиться.

А если без присказок (ведь кому-то читать их трудно), то приснилось мне однажды, как ранили меня в спину стрелой. Не враги ранили, а те, кого грудью своей прикрывал. И так и не узнал я во сне, кто стрелял, а главное — за что? Не было за моей спиной мною обиженных.

Долго я не хотел вспоминать эту историю про Зайца. Уже написал «Путями истины», где Заяц под своим, родовым именем от раны мучается, возвратившись из дальнего похода. А про стрелу — не мог. Не любил я тогда предательства, да и сейчас не люблю.

Вот только под лопаткой ноет с тех пор, как приснилось. Хоть наконечник стрелы и вышел — память осталась. Словно ждёт, что встречу я того, кто стрелял. Ударю ли?

— Тю, Заяц!

Вой вынужден был оборотиться. Здесь его прозвали Зайцем. (А настоящее имя, данное родичами, по чужим землям не треплют. Негоже.)