Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей - [23]

Кивнул Темелкен — поздно говорить, а судить придётся по тому, как выйдет.

Родим голову склонил, согласен вроде.

Вот так решилось.

Сел Родим к костру предрассветному от пепла белому, к живому огню потянулся, кормить его стал, — устал, видно.

И Темелкен сел. И Треба.

Смотрел Темелкен, как ест огонь — робко по началу, а потом жадно.

— Не много ли по утру богов накормим? — Вырвалось у Темелкена, от тоски предутренней да теплого побратимова плеча.

И, сердясь на себя, подпихнул он в огонь свою малую жертву.

— Хочешь знать: не жирно ли им будет, богам? — улыбнулся Родим.

— Хочу. Не верю я, что хороший бог много крови хочет. Зачем ему такая обильная жатва? Кто семена потом сеять будет? Уйдем на небеса мы, его дети, другие люди понаедут, своих богов привезут.

— А вдруг и боги воюют там, на небе? — поднял лицо к звездам Родим.

— Может. Но думать я стал, боги ли они, коль по-людски справляют дела свои?

Родим прикрыл веки и улыбнулся чему-то невидимому. Заронил он семена сомненья в темелкенову душу. Проросли они.

— А, может, Темелька, бог он-таки один? Свет белый, чистый, разве воюет с тьмой? Тьма — то подступает к нему, силится поглотить, то бежит его. А он светит себе и светит. А прочие все… Кто кроме них сказал нам, что боги они? То, что не похожи на нас — верно. И сильнее они нас, и умнее, но дети-то мы одного отца, света белого. Э, вон смотри, Темелька, там, где обрыв, Хорс твой вот-вот загорячит коня. Сильно как засияет лик его во тьме, но среди света чистого — сияние Хорса песчинка малая. Бог ли он? Бог тот, кому ничего не надо, у кого всё есть. А Хорсу, Темелька, надо. Мы, люди, жертву от земли берем, зверья, трав, а Хорс — от нас. И только у света белого всё есть. И все мы в нём, и он в нас.

Свет от костра плясал на лице Темелкена, может, огненный Крес так просил жертвенной крови перед боем?

— Тепло мне от веры твоей. Но, если не бог с нами, то… как биться нам? — спросил Темелкен.

Не всё словами выскажешь. Смутно ему стало, так ли спросил, как надо? Но Родим понял:

— По душе нашей пойдем. Душа божье и человечье соединяет. Покуда позволяет душа — биться надо. А как не позволит, так и положу сам оружие в ратном поле. И сквозь уйду. Не будет моей душе неволи. Ну, а пока болит она за людей — за эту боль умру. Не за богов. Но и не против них, коли они с нами.

Родим достал охотный нож, умело надрезал запястье, зоркий разглядел бы на руке его тонкую рунницу шрамов — все подряд — и дал кануть крови в огонь. Треба, кивнув согласно, тоже достал нож. Темелкен следом, поняв суть обряда, вынул из ножен подаренную склатским жрецом Вобуем новую саблю.

— Кому жертвуем? — спросил он Родима.

— Крессу жертвуем. Чтоб не спутал нас в бою с мясом своим. Сейчас кровь отдаем, знал чтобы. И Хорсу жертвуем — чтобы глаз не слепил. Пусть Хорс и Кресс кровь нашу возьмут, силу дадут. А в Сваргу не пора еще — сердце бы подсказало. Пожертвуем сильному!

— Пожертвуем! — выдохнул Треба.

— Жертвую, — прошептал Темелкен, глядя, как закапала на угли кровь, как подался облачком пепел… И тут же забилось у него сердце, и он зажал рану. Но голосом не дрогнул:

— Пора. Свисти, Родим, как ты умеешь.

И Родим засвистел, вынудив вставшего рядом Требу охнуть и зажать уши.

Тут же заржали взбудораженные кони, заметались в предутренней темноте склаты.

И только Темелкен, казалось, не слыхал ничего. Он смотрел в сторону восхода, но мира впереди него — не было. Смутная марь между землёй и небом сковала его взор, смутная, как облачко пепла, поднявшегося от огня, отведавшего крови.

Сакар коротко вскрикнул, и склаты стали молиться, встав лицом на восход. Волки из уважения тоже смотрели на восходящее кровавое светило.

А в трех-четырех часах пути просыпались защитники городища. Зевали и почесывались ратники. Готовили кострище, укладывая поперек припасенные дрова, волки. Каждое полено символизировало «крест» — огненный сполох, а положенные друг поперек друга, они являли собой колесо света белого, крученый двукрест Сварги. Нетвор нахаживал вокруг будущего огня, наговаривая на дрова положенное.

Крест на крест,

Всё тебе — Крес.

Из коры — дым,

Из мяса дым,

Из крови — огонь…

Готов дом для огня,

Готов стол для огня.

Ждём только тебя.

И мы твои дети.

Мяса тебе дадим,

Крови тебе дадим.

Из мяса дым,

Из коры — дым,

Из крови — огонь…

Вот уже и костер готов был. Те из волков, кто в рубахах, раздевались спешно. Только конники Беды и Подара, наставленные Темелкеном, не сняли кожаную нагрудь, шитую спереди медными бляхами. А вои Нетвора готовились встречать бой с голой грудью.

Нетвор ждал. И вот, как бы ниоткуда, неспешно вышел водун. Пошептал меж вытянутыми к кострищу руками — и занялось. Полечи-ратаи стояли поодаль, смотрели с неловкостью. Чудно им было глядеть на живородящий дикий огонь и страшно. Забыли они уже почти общую когда-то с волками веру. Земля пахотная давала веру свою, корежа Мать родящую, мать-Макошь — в Мать родящую зерно, мать-Долю, любящую людей слепой любовью матери забывшей, что не только они дети её.

Огонь жадно пожирал отданное, волки молчали, выстроившись окрест — первогодки, молодые, средние, старые, а Нетвор нахаживал вокруг кострища — бормоча густым голосом что-то совсем уже малопонятное стоявшим, но знаемое.