Путинбург - [120]
Через пару недель звонит мне Денис:
— Слушай, тут такое дело… Не мог бы отец Филипп у тебя недельку пожить? У нас места достаточно, но вот проблемка возникла. Ты ведь знаешь, что у нашей семьи духовник — архимандрит Викентий. Так вот, он намекнул, что негоже нам принимать Филиппа, он ведь теперь не в РПЦ, а в Римско-католической церкви восточного обряда. Ну ты сам знаешь Викентия, он может потом много проблем создать!
Викентия я знал. Рыжий монах-настоятель той самой церкви, которая мне так нравится своей архитектурой. Немного нетрадиционен. Ну в смысле «пятнадцать тысяч кельвинов»[607] как минимум. Ясное небо в Гималаях. В погожий день. И интегрирован товарищ настоятель во власть: с ним глава района советуется, мэр Зеленогорска, все бизнесмены, даже районный архитектор. Если надо помочь, Викентий все решит, ну а если нагадить, то и с этим дело не заржавеет. Но в тот момент я не до конца понимал, почему вдруг архимандрит так конкретно взъелся на какого-то залетного игумена, пусть даже и раскольника-еретика. Мало ли кто к кому в гости приехал. Потом-то я понял, но тогда ответил другу:
— Да какие проблемы, конечно, найдем ему комнату, пусть приезжает хоть сейчас!
Так Александр-Филипп Майзеров влетел в мою жизнь вихрем. Буквально на ровном месте создал таки-и-ие сложности, что я потом долго проклинал день и час, когда его увидел. Сейчас, конечно, смешно, а вот тогда было невесело. Впрочем, все по порядку.
Итак, весной 2008 года, когда цыплята-одуванчики выпрыгивают из-под перезимовавшей травы и от контраста желто-зеленого хочется слегка подкрутить регуляторы мая, чтобы цветность вернулась в норму, а высокочастотка чириков[608] сменяется уханьем гигантского барабана далекой грозы (да-да, той самой, по Тютчеву), в сосновом лесу пахнет апельсиновой коркой, помятой детскими пальцами, и все это сопровождается мерным шумом бетономешалки и криками прораба Бори: «Давай, мудила, тащи раствор, че заснул! Хер ты у меня получишь, а не зарплату!» — вот в этот самый момент и нарисовался наш герой в подряснике и камилавке[609]. В руках у него была довольно легкомысленная сумочка с макбуком, тетрадкой и книжками. Ну, наверное, там была еще и зубная щетка, но Филипп предпочитал пользоваться исключительно моей. Я тогда как-то значения этому не придавал, но жену насторожило. Потом у нее из шкафа пропали колготки. Я посмеялся:
— Да ты просто куда-то в другое место положила, поищи!
Ну зачем Филу твои колготки? Бред какой-то!
Но потом, когда пропала ночная рубашка и трусы, она мне сказала твердо:
— Любимый, я так больше не могу. Пусть он убирается из нашего дома немедленно! Это невозможно! Он маньяк, я боюсь за нас! И я его отправил жить к соседу Володе, металлургическому директору, в избушку, построенную украинской бригадой. Вовчик эту бригаду выгнал, позвав каких-то братков на «бомбах»[610], как в кино. Классических таких, на Валуева похожих, только поменьше и пожиже. Сосед очень обрадовался. Он влюбился в Фила просто с первого взгляда, когда увидел его на моем участке. Можно пообщаться? Да легко! Ой, батюшка, а расскажите о том-то, о сем-то… Короче, пока не стали пропадать вещи из глубины шкафа, мы с Филиппом каждый день вели философские беседы. Редко когда такого собеседника найдешь. Живой ум, умение вести дискуссию с блеском, обаяние и то, что называют харизмой. Лосский и Лосев[611], Достоевский и Розанов, Флоренский и Карсавин[612]. Фил действительно знал и цитировал наизусть мыслителей, готов был к самым неожиданным поворотам разговора. Держал тему человек! Я просто был счастлив найти такого собеседника. Ну а соседи подтягивались поглазеть на чудо. Когда Фил был уже после литра, он пел. Мне всегда нравилась гимнография[613] православного канона. Я думаю, не только мне, ведь это так похоже на колыбельные. И хотя мне мама пела колыбельные на английском, как и ей — бабушка, но сама распевная мелодия, невнятная музыка литургии вводит в транс! А если у попа еще и голос поставлен, то это просто красиво. Через пару дней ежедневных пьянок отец Филипп сколотил целую группу из моих соседей, восторженно слушающих мудреные наши речи о том, что объединяет суфиев и кришнаитов и как буддистская традиция проникла в католическую обрядность.
Предлог для переезда к Вовчику был простой: в конце концов, монах же должен трудиться и молиться! А мы с соседом договорились: будем кормить, оплачивать необходимое, а за это Фил будет сторожить Вовкин участок, топить дом и убирать листья, ветки — ну, короче, помогать по хозяйству. Ехать Филиппу было некуда, он ждал из Рима назначения на новый приход. С прошлого его сняли по жалобе епископа. Он был игуменом монастыря в Словакии, в русинской[614] деревне, и общего языка с начальством не нашел. Перед этим несколько лет учился в Риме, в Папском университете святого Ансельма, а еще раньше возглавлял монастырь в мурманской глуши. Там он тоже разругался с епископом — якобы норвежцы выделяли деньги на этот монастырь, так как он совсем в погранполосе и прихожане-паломники специально приезжали даже из Осло. Но епископ потребовал, чтобы Фил с братией выделяли каждый год на нужды епархии не триста тысяч евро, а четыреста, притом что норвежцы давали всего триста пятьдесят. Ну это по Филиной версии. А по версии РПЦ, Фила выгнали после заявлений матросов из близлежащей воинской части, что якобы домогался их игумен, прямо в храме хватал за яйца и предлагал согрешить не по-содомски, а по-гоморрски, то есть орально. Ну почему-то не у всех матросиков эта перспектива вызывала восторг, вот и жаловались командирам, типа поп неправильный. Я думаю, что все-таки они с епископом норвежское бабло не поделили, хотя, возможно, и матросов. Теперь хрен кто разберет, столько лет прошло…
