Путинбург - [118]

— А опилки — это перемолотые гробы, наверное? Из городского крематория?

Леша посмотрел на меня как на дурака:

— Какие опилки, ты что? Это специальный такой состав. Декстроза[597]. Ну типа сахар. И немного целлюлозы. Для густоты. Видел же консистенцию на выходе — совсем жидкая смесь. Как понос. А мы туда водички и загустителя. Вода соль разбавляет, ведь конгломерат засоленный идет. А декстроза придает фактуру мяса. Ты пробовал наши пельмени? Ну ясно, что не пробовал. Ну хоть видел? Нет? Ну, короче, внутри начинка слепленная получается и при варке только схватывается. И сок типа внутри остается. Я даже попробовал однажды. С голодухи вполне можно есть.

Ну лучше педигрипала[598], который грузины в чебуречных вместо мяса кладут.

Я сказал Алексею, что поехал в редакцию думать над сценарием. А сам отправился на Садовую в офис Олега.

— Ты совсем охренел? Ты мне предлагаешь снять ролики об этой конторе? Ты знаешь, сколько мяса эти молодые бычки в свои пельмени кладут?

Приятель тряхнул шевелюрой и сонно сказал:

— Семнадцать процентов.

— Четыре! — закричал я. — Че-ты-ре! Олег распахал дорожку, втянул через соску:

— Будешь?

— Спасибо, не хочу.

— Ну как знаешь. Приободрился, помотал головой.

— Ну ты бы мог с него попросить за это побольше. Я думаю, он бы на двадцатку согласился, не меньше. А вот мы, когда построим свое производство, будем делать элитные пельмени. Совсем другого качества. И технологию я возьму другую, не шведскую, а американскую.

И он блаженно погрузился в себя, стал что-то строчить судорожно в блокноте, забыв про мое присутствие и елозя попой на стуле. Мне стало второй раз за день совсем как-то неприятно. Я сказал, что подумаю насчет двадцатки, и побежал прочь из офиса. Слишком много впечатлений за один день.

Ну Олег потом сделал свою заморозку, да. А вот Лешу вскоре завалили прямо на даче в Юкках. Из люгера. Редкое оружие. Потом выяснилось, что это его компаньон заказал. Слишком большая была рентабельность. Слишком. Потом завалили компаньона. А вот торговая марка осталась и завод по-прежнему работает. Чтобы делать деньги, молодые бычки вовсе не нужны.

ОТЦЫ И ДЕТИ

Поп был как поп. Только пил много. Ну что значит много? У каждого ведь своя норма, да? Ну вот так бывает: все после литра уже совсем никакие, встал там, типа отлить пошел, а тут ноги оказываются кредитные. Вроде свои, а нет — какой-то внутренний пристав отправил постановление о запрете переместительных действий. Ну и все. Лежит божий должник и вертолеты ловит, пока не уснет, если баб нет или отроков с отроковицами, чтобы в люлю отнесли и тазик поставили, если что. А вот отец Филипп не таким был. Все уже лежат — кто на лавочку успел перебраться, кто не успел… А этот басом своим восклицает:

— Братие, пробудитесь от бездействия, уныние не прилично вам, братия мои! Грядет закрытие торжища, пора мирянам упромыслить[599] водки для инока!

Ну и что? Все же в коматозе. Кто подорвется в магазин? Да и хватит на сегодня, сколько можно? Приходится заначку доставать: легендарный ром Matusalem из Сантьяго, что на Кубе. Лучший в мире, тридцатилетней выдержки, специально для гостей Фиделя производят малыми партиями. Отец Филипп наливает стакан, красивыми пальцами держит, на просвет посмотрит, нюхнет, пригубит, размазывая капельку языком по нёбу, и со стремительностью фехтовальщика сделает выпад: правая нога вперед, корпус вполоборота, левая за спину — туше! И втыкается стакан в глотку, как рапира в грудь врага. Э-э-эх-х-х, жизнь наша грешная!!!

Короче, правильный был поп. Я потом высчитал потребное ему, чтобы бар не обнулялся каждый день: это литр триста пятьдесят, если крепость сорок градусов. А если тридцать семь или тридцать восемь, то полтора. После принятия нормы Филипп шел в душ, тщательно мылся — и спать: утром он работал. Читал, писал, с прихожанами на форуме общался. И все время тихонечко слушал рок-оперу Jesus Christ Superstar. Каждый день много раз. Медитировал типа. А после обеда — пить, что еще делать? Ну и в обед немного: стаканчик, ну два. Не больше.

В моей жизни Филипп возник давно. Еще в середине девяностых самые близкие мои друзья, жившие в Зеленогорске, ударились в православие. Серьезно так, конкретно. Ну это меня не удивило: они во все по очереди ударялись. Купили тайм-шер[600] в Испании, курс «Гербалайфа», устроили сына в актерскую школу Натальи Крачковской[601], голосовали за Ельцина в девяносто шестом, боясь, что победит Зюганов. Милые простодушные люди. Но смогли крепко поставить себя, отгрохали домище в Зеленогорске, родили четверых, стали уважаемыми и небедными людьми. А что во всякие глупости вписывались, так откуда же им знать про древо познания. Я часто приезжал к ним на выходные: в их чудесном доме всегда царила атмосфера первородной чистоты, этакой догреховности. И всегда была куча гостей, друзей, приятелей, которых хозяева знакомили между собой, формируя совершенно новую общность. Чтобы в ней каждой твари было. Я вот депутат, тот банкир, этот начальник на железной дороге, эта девочка на арфе играет, а та — дочка народной артистки и риелтор. В этой компании я и услышал про молодого священника отца Филиппа, В миру Александра Майзерова. О нем рассказывали с придыханием: мол, человек невероятной светлости, умница, абсолютный эрудит и удивительно компанейский. Но самое главное — философ! Знает и объяснит все. И не просто объяснит, а подробно, со ссылкой на источники. Как сейчас говорят, пруфы прилинкует