Пути и перепутья - [93]

Ковригин аж задрожал, газету выронил, к тете Вере чуть ли не с поклонами.

— Гадко вышло. Не подумал. И Нюрка смутила. Только в партком не ходи. Мы еще кое-кого уплотним.

— Да уж, думаю, для начальства ты расстарался — на том и держишься. Ладно! Неделя сроку! Да смотри, все по совести сделай! А не то проходу не дам.

Всех женщин с детьми из бараков довольно быстро расселили по квартирам. Тетя Вера, встретив Ковригина, рассмеялась.

— Ладно! — говорит. — Вижу, умеешь дело делать, когда захочешь. Но чуть что замечу не так — берегись!

И что поразительно? Тот же Федор Ковригин с «похоронкой» на своего Степку кинулся перво-наперво не к кому-нибудь, а именно к ней, своей вечной обидчице:

— Что делать, Вера? — спросил, не стыдясь слез. — Три дня людей избегаю. Они с чем ко мне валят? С одними жалобами: подай им се, подай другое. Аж трясет всего, хоть криком кричи: «Мне-то кому пожаловаться?! Господу богу?!» Боюсь сорваться, людей невзначай обидеть, а себя погубить. И Нюрка то трупом лежит, то бьется в истерике: «Конец мой пришел, не хочу помирать на чужбине, отвези домой, где со Степкой простилась!»… Он ведь только с детства дурил, а на фронте и орден получил, и жизнь загадывал начать сызнова. Радовались: вернется — на меня обопрется, выучится… А теперь? Ради чего мне из кожи лезть да себя ломать?.. Я бы вновь к станку, в свой прежний цех, от этого кресла подале. Мочи нет слезы всем вытирать… А? Вера! Поговорила б ты за меня с директором, чтоб на родину нас отпустил. Там наш завод возрождают, кадры ищут, и кое-кто туда уже возвратился. Поговори с генералом. Я не могу. У него самого такое же горе, даст от ворот поворот… А ты… Ты ко всем подход знаешь. Он тебе доверяет.

— Что ж… — Тетя Вера недолго думала. — Может, ты и прав. У власти-то всегда надо быть с ясным лицом, к людям повернутым… Поговорю!

И покинули Ковригины Сибирь.

Узнал я об этой истории, конечно, позднее, а там, на скамейке Пролеткиных, лишний раз убедился, что тетя Вера за человек: она бегала где-то по своим делам, а ее легкие шаги отдавались повсюду, и весь наш городок, показалось, пришел в движение, весь устремился ко мне — с доверием и заботами.

— Надя, Надюша! — после ухода Щербатого донесся из-за ограды чей-то тягучий, сдавленный голос. — Поверь солдату, всегда надейся на лучшее. Вот Васька вернулся. А перед ним Олег никогда не таился… Зайдем?

Калитка скрипнула, и в палисадник неуверенно, боком не вошла, а будто вплыла смуглолицая девушка с высокой прической и в нарядном бежевом платье. Что-то знакомое увидел я и в горделивой осанке, и в легком прищуре карих глаз, и в уголках чутких, припухлых губ — как у детей, готовых в один и тот же момент и улыбнуться и сморщиться от обиды. А тихий голос девушки, подрагивая, донесся, показалось, из сокровенных глубин:

— Володя, отпусти руку. Теперь не сбегу.

И тут только я узнал — не узнал, а скорее догадался, что провожатый ее, налегший на трость с резиновым наконечником, дабы подтянуть одну непослушную ногу к другой, не кто иной, как наш Володя Елагин. Лицо изможденное, помеченное вмятиной на лбу, голова подергивается — передо мой стоял немощный старик.

— Вот ты каким стал, ас! — Елагин издали протянул руку, но скорее затем, чтоб на меня опереться, чем поздороваться, — Ну, давай поцелую! Обниматься не станем. Я весь как на шарнирах, сломаешь чего-нибудь. Кхе!.. И Наденьку обнять не позволю, Олег дуэли потребует… Не забыл ты ее, Топоркову-то?.. Кхе…

— Олег часто писал о тебе, Олег считает: вы братья, — тихо сказала Надя, будто сомневаясь в этом, и вложила узенькую, вялую ладошку в мою.

Пожать ее я не решился, а от сумеречно прищуренных глаз отвернулся.

— Братья… Да мне он почти не писал!

— Вот, вот! — подхватил Володя, осторожненько, боком присев на скамью. — И мне не чаще. Кхе… Монополистка ты, Надя!

— Была… Когда-то… — чуть слышно выдавила Надя. — А теперь… Теперь для него я только негодный комсорг.

— Надя! Надюшка! Не кисни! Уговор? — Володька подмигнул мне украдкой. — Кругом я виноват, Василий! Мне б Олега у себя не задерживать, сразу отпустить к Наде, а я до ночи его заговорил… Вот беда! С дороги он к ней не попал, а потом закрутился в делах и повстречался лишь на заводской комсомольской конференции…

— Как с незнакомкой… Как с чужой, — сбилась на шепот Надя.

— Ну да! — Володька вновь мне подмигнул. — Кто ж станет прилюдно, перед целым собранием личные чувства выказывать! Ты радуйся, Надя, что Олег жив, что возвратился! И все теперь в ваших руках. А Олега пойми. Он на какой престол повенчан? Может, на самый трудный. И ждут от него много. Кхе… Сама же свидетельница, как говорили: «Олег заводу подарок»…

Володя покосился на притихшую Надю и чуть повысил несильный голос:

— А я?.. Я, знаешь, кто по должности, Вася?.. Кхе… Комендант! Бродячий… Проснусь, и в обход по городу. Хожу и хожу — иначе ни сна, ни аппетита нет… Перипатетик! Слыхал про таких философов? По Древней Греции босиком слонялись и всякие мудрости на ходу изрекали. Кхе… Только я еще никак не умудрюсь на чем-нибудь сосредоточиться. Сяду за пианино, руки, как у куклы-дергунчика, пляшут. Стану писать — в глазах фейерверк. Что могу — так это свои картинки разглядывать. Кхе!.. Я выволок их все — с тысячу репродукций, не зря собирал… Венецианская школа, Флоренция, фламандцы, голландцы, Дюрер, французы и прочее — все школы налицо. Перебираю, пока в глазах не зарябит. Кхе… Боги, мадонны, шуты и короли, рыцари и красавицы — всех веков и сословий. Тогда — на улицу, шастать… Кхе!..