Пути и перепутья - [92]

— Вон ты куда? У господ… — попробовал отшутиться директор.

— А чем же наши дети хуже господских? — вдруг встала и подбоченилась тетя Вера.

— Хуже? Нет… Почему? Я так не сказал… — Прохоров оглянулся вокруг, ожидая подмоги, но тетя Вера будто заворожила всех своей смелой выходкой. И он спросил: — А что ж это за места-то такие — господские?

— А хотя бы наш Утюжок! — без раздумья воскликнула тетя Вера и кивнула на Ковригина. — Он знает, в одной деревне росли… Вот где царский убег да красота!

— Фьить! — присвистнул Ковригин. — Да туда никакой машиной не добраться. Только пароходом…

— Что ж! — решил неожиданно директор. — Отправимся пароходом! Покажешь, Вера, где господа отдыхали?

— А почему бы и нет?!

Агитировать директора о переносе туда заводской пионерской здравницы больше фактически не пришлось. Когда вдали перед катером, зафрахтованным Ковригиным у военных, замаячил высокий лесистый изгиб, Прохоров воскликнул:

— Вот где красотища-то!

— Туда и плывем, — обрадовалась тетя Вера.

Когда причаливали к глухому берегу, директор еще проворчал:

— А как же тут с детьми да с грузами кантоваться? Пристань-то на том берегу?

— Свою поставим! — нашлась тетя Вера. — Много ли надо? Железный поплавок да сходни. Тут место глыбкое. А чуть подальше мель да песочек — как раз для ребячьей купальни…

Она сводила директора и туда, и на склон горы, где на просторной террасе мог разместиться любой лагерь, и даже к тому родниковому колодцу, где можно «ведрами пить и не потеть». Там директор и пожал ей руку:

— Что ж! Спасибо, Вера, за идею! За нашу «Лесную сказку»! Так и предлагаю лагерь назвать. А чтоб не испортили всю эту красоту наши строители, чтобы справились в срок, мы тебя к ним и прикомандируем — вроде нашего ОТК! Чуть что не так, бей тревогу, нас тормоши — идет?..

Ее именем, будь моя воля, я этот прекрасный, а ныне и образцовый лагерь и назвал бы. Всю осень и зиму провела тетя Вера на Утюжке со строителями, бывая дома только наездами, а потом целых три довоенных лета подряд была в нем завхозом — да таким, что заведовала, казалось, не только всем огромным хозяйством, заботясь о кухне, о лучшем устройстве ребятишек, но — чему я сам свидетель — и о настроении всех. Недаром через своих детей ее узнал и полюбил весь завод. И неспроста, когда не заладились дела на фабрике-кухне, Прохоров предложил:

— Веру надо туда, Пролеткину!

Когда завод эвакуировали, сумела Вера Ивановна по просьбе завкома быстро развернуть в чужом сибирском городе свои детсады и ясли, навела порядок в заводской столовой, где пригрелись поначалу жулики и прихлебатели. А сколько делала она для людей сверх всяких обязанностей?!

Отправив семьи в глубокий тыл, часть рабочих перешла при опустевшем заводе на казарменное положение — вывозили остатки оборудования, готовились с приближением немцев взорвать цехи и уйти в партизаны. А те, кто уехал с первыми эшелонами, по прибытии в Сибирь дневали и ночевали на отведенной под завод площадке и семей подолгу не видели.

Детей и женщин свезли в старые бараки, по-сибирски — балки, разместили по две-три семьи в клетушке, сказали: «Временно!» И будто навсегда забыли.

Стояли морозы, над городом, зажатым сопками, даже днем висела не пробиваемая солнцем мгла. Щитовые печи не спасали от холода. Матери боялись распеленывать младенцев и ревели отчаяннее их. Тетя Вера женщин стыдила:

— Раскисли! Нюни распустили! Конечно, тут вам не рай. Да хуже видывали.

Она раздобыла «буржуйку», пристроила возле нее кормящих матерей, а сама отправилась по начальству. До директора завода не добралась, запнулась на Федоре Ковригине. После гибели Ивана Сергеевича тот занял в отделе кадров его место и, к удивлению многих, быстро пошел в гору, стал на заводе незаменимым человеком. К началу войны именовался уже помощником директора завода по кадрам и быту. С частной квартиры переехал в казенный дом, раздался в плечах и бедрах, покруглел лицом. Его-то и атаковала тетя Вера.

Под вечер вернулась в барак, чуть-чуть отогревшись, скомандовала матерям:

— Закутывайте птенцов! Пошли!

— Куда? Зачем? — Женщины перепугались.

— За мной — и молчите! Плохого не сделаю.

Она привела матерей с младенцами в большой каменный дом. Шепнула возле какой-то квартиры:

— Главное — не тушуйтесь. Как будто комиссия!

Глядят женщины — сам Ковригин, в пижаме, с газетой в руках, дверь открывает.

— Здравствуйте, Федор Иванович, — тетя Вера поклонилась чуть ли не в пояс.

— Здравствуй, — отвечает. — Если ты к Нюрке, она больна, не встает, — и дверь норовит закрыть.

А тетя Вера уже за порог проскользнула:

— Да нет… Мы к вам, товарищ Ковригин. По поручению женщин. Как устроились? Есть ли претензии?

Тот успокоился, отвечает:

— Да вроде ничего. Не как дома, конечно. Да ведь сейчас всем несладко.

— Это верно. Но мы все-таки взглянем.

Смотрят женщины: не квартира — хоромы. Три просторные комнаты, кухня. И все на двоих! Бабку они с собой не повезли, отправили в деревню, а Степка, сын, он — что ж? — он, как и все его одногодки, с первых дней на фронте.

— Как топят? Не дует ли? — Тетя Вера заглянула туда-сюда и вдруг — руки в бока — враз переменилась: — Что ж, ясно! Подходит вам, бабы? Ты занимай эту комнату, ты — другую. Им и одной за глаза хватит. А вещи свои — как хотят: или к себе пусть перетаскивают, или продают. Вишь как?! Для всех норма, а он вагон барахла за собой перевез! Сыну бы на фронт об этом написать да в партком заявить!