Пути и перепутья - [25]

— «Га́млет», Пролеткин, — поморщившись, поправила она. — В английском ударение на первом слоге.

Олег потупился, но тут же запальчиво возразил:

— Но он же принц датский… И почему вы не сказали Ше́кспир?

— Гм… Действительно, — учительница дернула плечиками и засмеялась. — Но это особый разговор, Пролеткин. А вы уж мне поверьте — «Га́млет».

Сплетя руки за спиной, отчего ей пришлось наклониться, Зарницына прошлась перед классом и снова встала в позу.

— «Отечество славлю, которое есть, и трижды, которое будет!..» Прошу назвать автора! Быстро!

Олег, наверно, знал, но на этот раз только хмыкнул. А класс будто вымер. Каждый пригибался к парте.

— Никто не знает?! — удивилась Зарницына. — И вы, Пролеткин?

— Нет, — не ответил, а будто огрызнулся Олег.

— Вам бы следовало знать, стихи пишете…

— Я не пишу! — Олег сердито отвернулся.

— А вы? — Острым подбородком Зарницына указала на Хаперского.

Тот вежливо встал.

— А это не по программе. Я, видите ли, больше точными науками увлечен…

— А вы? — Зарницына заметно поскучнела.

Ира Чечулина сидела в соседнем ряду и, видимо, прослушала вопрос.

— Полтора… — нараспев прошептал ей Зажигин.

— Полтора-а-а-а!.. — певуче протянула она.

На вороватый смешок в классе Зарницына только усмехнулась.

— Это все, на что вы способны? Жаль… Ладно!.. Кто помнит что-нибудь наизусть?.. Ну, смелее?.. Вот вы, например?

— Мы? — Степка Козел, тоже зачисленный в наш класс, бодро встал. — Ну-к что ж!..

— Тарас-Тарасенок… — зашептал Зажигин, но пригнулся от взгляда Олега.

— «Пахнет сеном над лугами!» — с пылом воскликнул Степка, но тут же сбился. — Эта… Сейчас… Всю знал. «Пахнет…»

— Да отвори окно, Пролеткин! Пахнет же! — нагло выкрикнул Зажигин и сморщился, зажав ухо: Олег всадил в него тугой бумажный снарядик из резинки.

— Ясно! — уже ледяным тоном определила Цыпа и взглянула на часы. — Прошу открыть тетради — для полного знакомства напишем диктант.

Тут стало не до смешков. Зарницына диктовала до самого звонка, бесстрастно и без повторов, начисто отвергнув чью-то жалобу: «Не успеваем. Помедленнее…»

— Успевайте! Диктую с предписанной скоростью.

Тетради на учительский стол складывали нехотя. Олег, чтобы не приближаться к Зарницыной, передал свой диктант мне, но Цыпа словно следила за ним:

— Пролеткин, соберите все тетради и занесите в учительскую. Вы мне нужны.

— Вот Цыпа! — обреченно прошипел Олег. — Чего пристает? — И вдруг заорал: — А ну, гаврики! Быстро тетради на стол!

— Гамле́т! — вывернул в усмешке толстые губы Зажигин. — Цыпа в тебя втрескалась. Как там у Шекспира? Без границ…

До учительской Олега провожало с полкласса, а выходя оттуда, он попал в кольцо любопытных. Но увидел только меня.

— Чего ей надо? — спросил растерянно. — Свой адрес дала. Велела домой к ней прийти.

— Гамле́т, — снова встрял Зажигин. — Я ж сказал, она… в тебя…

Его перебил Хаперский:

— Кто ж к учителям подлизывается, Пролеткин? Ты или я?

Руки Олега дернулись, как для драки.

— Ты!.. Хочешь нынче же стекла ей повыбиваю? Цыпища! Плевать на нее с высокой колокольни!..

Кто-то дернул его за рукав, и толпа вмиг испарилась. Рядом с нами, опустив глаза, с тонкой усмешечкой стояла Цыпа, но будто не слышала Олеговых слов, потому что, ничего не сказав, медленно потащила к лестнице свой тяжеленный портфель.

— Она не слышала! — поспешил я успокоить Олега, совершенно уверенный в обратном.

До конца уроков Олег был молчалив, терпел даже подковырки Зажигина, но за школьной оградой схватил меня за руку, увлек в тихий заросший травой переулок, а потом круто зашагал прямо по полю, где местами еще бурела пожухлая ботва картофеля.

— Мы куда? — робко спросил я, не замечая впереди ничего достойного.

— Не хочешь? — Олег резко обернулся, и я подивился перемене в его лице: выперли скулы, из прищуренных глаз остро брызнуло презрение. — Драпай к мамочке!

— Хочу…

Олег сбавил шаг. Но мы пересекли еще много картофельных делянок, пока он сел на кучу ботвы и произнес, отвернувшись в сторону:

— В школу больше не пойду! Надоело… Скучно!

Поля тут стлались по косогору, и я не заметил, как мы поднялись над городом, растянувшимся в долине реки. От доверия, которым связал меня по рукам и ногам этот странный полузнакомый парень, мне стало зябко, тоскливо.

— Из-за этой… Цыпочки? — спросил я, жалея не его, а себя: уже сидел бы дома и наворачивал щи!

— Цыпа? Ха! — Олег расшиб ногой сухой ком земли. — Терпеть ее не могу. Глазищами так и сверлит. Наверно, за пробку мстит. Представляешь? Подонок Зажигин стишки мои спер. Про зиму, про снег, в общем, буза, детские упражнения. Отдал Зажигай их Цыпочке — она в школе и журнал и газету литературную выпускает — и наврал, что сам я, мол, отдать ей стесняюсь. Ну вот… А я заболел и про стишки забыл. Вернулся, а меня все на смех: «Поэт! Сочинитель! Второй Пушкин!» К газете тащат, где стихи без меня напечатали. Зло взяло: как голый перед всеми! Чего-то там про мамку, про Зойку — телячьи нежности. Зажигина я чуть не прикончил. И Хаперского тоже: он слух распустил, что стишки я из книжки содрал. А Цыпу я подкараулил на лестнице, пробку от пугача в круглую проволочку вдел и сбросил, как бомбу. Она — бац!.. Цыпа на стенку откинулась и пялится на меня снизу. Думал, к директору потащит… А она протопала мимо и ни гугу, а на второй перемене вызвала и давай издеваться: «У вас и еще стихи есть? Покажете?..» Я бы ей такое показал!.. Да жалко: ростом не вышла, хилая… Терпеть не могу, когда в душу лезут. Да еще домой к ней иди! Буза!