Пути и перепутья - [21]

И тетя Вера, взвесив еще раз пачку на руке, спрятала ее в ящик стола.

— Ладно, Вася! Спасибо. Считай, что в сберкассе…

И сразу ожила, закрутилась в деловом азарте. Острые глаза находили нужное — гребень, косынку, авоську. Быстрые руки попутно прибрали лишнее. А мысли — те вообще витали, наверно, где-то за тридевять земель, потому что, как случалось и прежде, тетя Вера наверняка бы ткнулась в закрытую дверь, не повернись с полпути ко мне.

— А Олег-то, знаешь… Может, из-за него меня и скрутило. Явился худющий, черный и весь как в лихорадке. Спрашиваю: «Отчего ж такой? В войну был лучше…» Смеется: «Теперь война потруднее. С самим собой». Чемодан его хотела убрать с дороги, схватилась и села: «Чего же в нем? Камни?» — «Золото! — хохочет. — Книги». И хлоп чемодан на стол. «Я эту позицию оккупирую. И кровать сюда вынесу на терраску, чтобы вас по ночам не будить, курить свободно. Ты что так смотришь? Не понимаешь? На сессию скоро в Москву, за третий курс сдавать буду! А книжки для меня лучше всякого отдыха». И на руки меня — хоп! — как былинку поднял. «Видишь, силища-то накопилась! Мозги трещат, мускулы. А куда ее девать? Жирком заплывешь…»

Тетя Вера посветлела, задумчиво усмехнулась:

— Он заплывет жирком!.. Да вокруг него все на сто верст окрест во фрунт вытянутся!.. Сумасшедший!.. С вечера только об учебе и твердил: «Так выучусь, мать, что и академиком стану!» А утром подхватился и в город, допоздна пропадал, а вернулся с другой песней: «Говорят, на заводе нужен… А что? Думаешь, не потяну на два фронта — завод и учеба? Еще как!» Считала, отдохнет, обсудит все не спеша, посоветуется. Он ведь в Москве учиться мечтал, очно, и о женитьбе заикался. А тут про все забыл, как в омут в эту работу бросился.

— В какую ж работу, теть Вер? — в конце концов не вытерпел я.

— А ты не знаешь?! Комсорг он. Цека.

— Комсорг… цеха?! — переспросил я так, как мне послышалось, и будто что-то оборвалось во мне с пустым звоном елочной игрушки от обиды за Олега: «Всего-то?!»

— Цека! — поправила тетя Вера. — Центрального Комитета комсомола. — И повторила: — Он — комсорг Цека на всем заводе. Это тот же секретарь комитета комсомола, но теперь он и прямо на Москву выходит… Завод-то наш крупный, а нынче, говорят, и еще чуть ли не вдвое укрупнится.

— На всем заводе?! — наконец-то дошло до меня, и он, завод, вдруг представился мне длиннющей нескончаемой шеренгой цехов, вытянутых вдоль реки, с вечно дымящей высоко в небе трубой посередине — предстал за глухой оградой своей особым миром, от меня отчужденным, полным лязга, скрежета, гудков, механической жизни, неподвластной ни мне, ни Олегу, никому из людей.

— В том и беда — на всем! — воскликнула тетя Вера. — Одних цехов и отделов — шестьдесят! А сколько вспомогательных служб? Комсомольцев уже за три тысячи, а молодежи — не сосчитать. И все прибывают — целыми партиями. Сплошь зеленые новобранцы. Хорошо, если из ремесленных, а то и прямо с улицы да из сельских мест, где заводов-то и вовсе не видали — с Западной Украины да Белоруссии. Рассуют их кое-как по цехам, вот и толкутся они как неприкаянные — до получки не дотягивают, куски сшибают… В общежитиях теснотища, драки, воровство — сама видела, от завкома обследовать посылали. А своего все требуют… Народ-то, Вася, теперь не тот, что был, — сложный народ… Натерпелись, настрадались, нагляделись всего за войну, а теперь норовят поскорей наверстать, а то и урвать… А сколько лучших да светлых головушек война покосила! То народ был — колос налитой, а теперь как повыбитый. Когда еще всей силой нальется? Полвека, может, пройдет… Вот… А Олег — он какой? Ты его знаешь — с теми же понятиями и остался. Вот и нарвался тут с первых же дней на всякую дрянь…

Тетя Вера махнула рукой, пригорюнилась.

— А где он сейчас?

— Ищи-свищи… В Москву укатил. Сказал — на «смотрины». Цека его утверждать будет. Потом какое-то совещание. И вроде бы экзамены в университете сдавать… Не знаю я, Вась, не знаю, он мне почти ничего не рассказывает… — Она вдруг порывисто встала, снова махнула рукой. — А ну его, Олега, к лешему! С ума с ним сойдешь… А мы… А ты… Ты, Вася, только жди! Я мигом!..

Она ушла, а мне тревожно представилось, какому же риску поддался Олег, ввергнув себя в эту заводскую пучину! Не потому, что, как и я, почти совсем незнаком с производством. Не из-за сложностей людских — в них-то он сумеет разобраться: война и фронт за плечами. А из-за сложности своего собственного характера, воззрений, требований — к себе и к другим.

Я выбрался в палисадник и растянулся на скамье под акациями. Не знаю, задремал ли я, но помню, что будто не во сне, а наяву предстал передо мною Олег и все пережитое с ним, и, словно курьерский поезд, уже ничем не заслоненные промчались предо мной, казалось бы, полузабытые, навсегда оставленные за необъятной громадой войны годы, события, люди.

Одно дело, что, как бы ни распоряжалась нами жизнь или мы ею, нет-нет да мы снова и снова припадаем к нашему детству, к прошлому своему и будто сверяемся с ним, что-то важное, сокровенное в нем для себя открывая. А тут речь еще и о годах особенных — о юности не только лично нашей, но и о юной поре страны, рожденной заново Октябрем.