Пути и перепутья - [168]

Все и впрямь удалось на славу. Девчата преподнесли Елагину цветы. В парткабинете, где собралось с полсотни комсоргов, а на стендах висела выставка его репродукций, Володю встретили аплодисментами, но только он подковылял к своей выставке, наступила уважительная тишина.

— О воздействии искусства на человека можно говорить по-разному. Я расскажу о самом себе, — начал Володька еще очень слабым, неустойчивым голосом. — Извините, ежели… кхе!.. буду малость косноязычен… Не привык еще… кхе!.. к лекциям…

И Володя повторил уже знакомую нам историю. Несколько раз он замолкал. Тогда Светлана приподнималась за стаканом с водой. Но Елагин успокоительно улыбался ей и продолжал. И вот когда, к облегчению всех, Владимир уже отошел от пережитого в войну, заговорил о том, как искусство помогло ему встать на ноги, голос его вдруг прервался, а глаза уставились на входную дверь. Туда как по команде оглянулись все и увидели… Хаперского. Одетый в щегольской костюм, он строго покивал во все стороны и, проскрипев новехонькими ботинками, прошагал прямо в первый ряд — к Олегу. И весь зал услышал, как жарко Олег прошептал:

— Выйди сейчас же! — А в голос он добавил: — Володя, извини, мы скоро… Он с учета сниматься…

Я пошел следом за ними, вдруг пожалев, что на месте уже нет привычной кобуры. В парткомовском коридоре Олег, напирая грудью, пропустил в свой кабинет сначала Хаперского, а потом меня и повернул ключ в двери.

— Что это значит? — насторожился Аркадий.

Олег сел за свой просторный стол, рядом с которым стоял низенький, чемоданчиком, сейф и усмехнулся; тяжелые кулаки его легли на столешницу.

— Сымай штаны! Пороть тебя будем — жаль, Зажигина нет… И учти: с партийного учета тебя не снимут. Об этом попросил я. Твою подлость обсудит партийное собрание.

Аркадию стал тесен воротник сорочки. Он оттянул его пальцем.

— Шутить изволите? — спросил, побледнев. — Не время для шуток.

— Ты выдал за свой проект Топорковой, — глядя Хаперскому в глаза зло и отчетливо, словно диктуя, сказал Олег. — Ты думал, что сойдет? Улик не останется? Но ты еще неопытный вор. На Надином дипломе твои пометки…

— Не может быть! Я ничего не писал… — торопливо вскричал Хаперский. — Ты врешь! Это провокация! Я знать не знаю ни о каком дипломе! Ты за это ответишь!

— Эх, мразь! — Олег усмехнулся. — А про пальцы забыл? Там отпечатки твоей грязной лапы остались. Другой раз воруй в резиновых перчатках…

— Отпечатки? — пробормотал Аркадий, но тут же овладел собою. — И что же? Что ты этим докажешь? Да, припоминаю, я листал какой-то диплом… Да, и кажется, твоей Топорковой, она сама меня упросила. Но я даже его не читал…

— Гад! — выругался Олег. — На чужом горбу хочешь в рай попасть? А об аде забыл? Там давно для твоей белой… жаровня приготовлена!..

— Звони сейчас же в цех, чтобы сняли с учета! — побагровел Хаперский. — Я не потерплю оскорблений!

— А вот этого не хочешь? — Олег по-мальчишески показал ему кукиш. — Я оказал: будет партсобрание. Но сначала бюро. В понедельник. Я думал, человек в тебе проснулся. А ты сволочь! Вон отсюда! Чтобы духом твоим не пахло! Иначе…

— Ха! Напугал! — взвился Хаперский. — Прямо Наполеон! А может, я в понедельник представляюсь министру? А как посмотрит горком на твое хулиганство? А центральная газета?

— Вон, мразь! — холодно выжал из себя Олег. — Ты меня знаешь и министрами не пугай. Они тоже коммунисты и на твою подлость смотреть по-другому не могут!

— Вася! — Хаперский вдруг как на союзника воззрился на меня. — Слыхал? Грозит! Никто ему не указ! Ни министерство, ни горком, ни пресса… Ты сказал ему, что за статью прислан писать?

Я уже давно посматривал на телефон и теперь, словно боясь передумать, поспешно выпалил в трубку:

— Город! Редактора газеты!

— Оборотова? — уточнил чей-то нежный голосок.

Прошло несколько томительных секунд, и Оборотов угрюмо буркнул:

— Слушаю!

И я будто увидел острые глаза редактора.

— Слушаю! — раздраженно рявкнула трубка.

И тогда меня прорвало:

— Это Протасов. Предупреждаю: я не буду писать о Хаперском! Я ни слова не напишу о нем! Понимаете? И работать с вами не буду… Да-да! — Мне хотелось и еще что-то сказать, но я задыхался от потока слов. Выручил меня «автопилот»: — Правда одна! — обрадованно закричал я в трубку. — Одна для всех! А не две и не пять! Понимаете?

Я кричал бы и дальше. Оборотов положил трубку. Хаперский же шагнул к двери.

— Чистоплюи! Ханжи! В розовых очках хотите прожить? Но вы еще услышите о Хаперском! Вы ему завидовать будете! На коленях ползать! — Он повернул ключ и, резко открыв дверь, обернулся. — Привет тебе от Иры, Протасов, — вечная тень, адъютант, живой труп!

Дверь хлопнула так, что ключ вышибло на пол. Олег не шелохнулся. С минуту мы сидели молча. Потом он достал папиросу, ловко зажег спичку о настольное стекло, сощурясь от дыма, спросил:

— Не понравилось в газете?

Я поднял ключ, положил на стол.

— Газета — сложная вещь…

— Не по силам?

— Почему же? — Тугой клубок мыслей потихоньку начал разматываться.

— Так в чем дело? Из-за Хаперского?

— Нет… Пожалуй, из-за себя… Понимаешь, я точно вижу, где правда и где ложь. Но не знаю, как правильно поступить. Ты однажды толковал о гражданском мужестве. Пожалуй, ты прав — главное: быть, а не казаться!