Пути и перепутья - [166]
Но заводик стоял, и я возле него, оказывается, с Олегом бывал. До войны тут выпускали патефоны, и на заводской свалке мы выбирали узорчатые, из-под штамповки отходы цветного металла. Директор отсутствовал — был болен. Но мне так загорелось выполнить задание, что я решил навестить его дома, а в награду был вроде бы расколдован от гнетущего отупения, когда вместо безликого чиновника, каким маячил в моих мыслях директор, увидел человека средних лет, но уже с седыми висками, с протезом вместо левой руки. Он сам открыл мне дверь и не очень удивился, когда я представился, а только показал за спину.
— Что ж ты, друг, лучшего времени не нашел?
В квартире мыли полы. Но меня это лишь взбодрило: я почуял в директоре своего человека — оттуда, с войны! — без начальничьих замашек и должностной одеревенелости.
— Спешное дело — понимаете? О почине Хаперского слышали?
— О почине? — Директор добродушно усмехнулся. — Любите вы, газетчики, придумывать почины. А что Прохорова малость пропесочили — молодцы! Давно пора! Отяжелел он, заматерел чересчур. А у меня громких починов нет. Но могу рассказать, как мы в два раза сократили срок ремонта двигателей. И с людьми интересными познакомлю. Приходи на завод завтра. Часам к десяти… А сегодня у меня еще бюллетень и — видишь? — он опять показал за спину, — аврал!
Он проводил меня к калитке своего коттеджа, неспешно добавил:
— Только людей мне не порть. А то вы из всех одного выдернете — и на щит. Будто рядом с ним никого нет и никогда не было — пустое пространство. А на производстве успех одного без других невозможен. Так?
Я кивнул, на лету подхватив его мысль — она сражалась с Хаперским! — и решил поярче подчеркнуть ее в будущей статье.
Мне бы не заглядывать наутро в редакцию, а прямо отправиться к тому симпатичному директору, но я рано проснулся и, не находя других занятий, вздумал проведать своих новых коллег. А меня, оказалось, уже поджидал Оборотов. Рассеянно выслушав мой сумбурный рассказ об удаче с директором, редактор разложил на столе свежую центральную газету. Я обомлел. С ее полосы мне обаятельно улыбался мастерски сфотографированный Аркадий Хаперский.
— Видал? Читал? — Оборотов обвел красным карандашом и без того броские строчки. — «Инженер вскрывает резервы. Репортаж из министерства». Классически подано? И материал, что называется, густой, без туфты. Даже Прохорова ущипнули за консерватизм. Вот так! — Редактор отложил газету в сторону. — А мы зеваем! Мне уже нахлобучка была от первого! Из дома вытащили: в центральной газете портреты наших передовиков помещают, а мы не мычим, не телимся! Садись!
И редактор мелкими шажками закружился по кабинету.
— Значит, так… Завтра заводской партактив. Кстати, вот тебе приглашение, будешь писать отчет. Но соль пока не в том. Есть шикарная идея! В зале на стульях разложить нашу газету — целиком о заводе! В центре, с портретом, на три полные колонки — сочный очерк о Хаперском. Времени на подготовку кот наплакал. Но тебе и карты в руки! Ты с Хаперским с пеленок знаком!
— Мне? О Хаперском? — Я вскочил. — Ни за что! Понимаете?..
— Клади удостоверение!
Хаперский во все глаза смотрел на меня с газетного листа.
— Нет! — Я прижал рукой карман с корреспондентской книжечкой. — Не могу!
— Тогда не перебивай!.. Хаперский вчера вернулся, а на днях насовсем уедет в Москву. Его, наверно в пику Прохорову, замминистра берет к себе — референтом. Квартиру сулят московскую. В общем, Хаперский устроился как бог… — Оборотов лизнул пересохшие губы, прямо из графина глотнул воды. — Он мне звонил, а сейчас у Чечулиных. Там его и перехвати. Построй очерк на том, как и от чего Аркадий шел к своему проекту…
— Но он его украл! — вырвалось у меня.
— Украл?! — Оборотов опустился на стул, глаза его будто примерзли к очкам. — Есть доказательства?
— У меня? Доказательства?.. Н-не знаю…
— Впрочем, есть или нет — какая разница? Что теперь сделаешь? — Оборотов приподнял центральную газету. — На гарнирчик, чтоб очерк не был сухим, подай какой-нибудь эпизод — школьный или военный…
«Но он же трус!» — чуть не крикнул я, тут же услышав встречный вопрос: «Есть доказательства?»
Крыть было нечем. Я промолчал. А редактор, обойдя свой широкий стол, нажал на мое плечо костистой рукой.
— Считай, это первое тебе серьезное поручение, и лишь от тебя зависит, чтоб оно не стало последним. Конечно, не фунт изюма — выдать очерк за день. Но, кроме тебя, поручить некому.
Я вышел от Оборотова, уже не думая о Хаперском. Что-то сдвинулось во мне. Так, ныряя к земле сквозь непроницаемую облачность, теряешь из виду и небо и землю и будто слепнешь в сырой ватной мгле. Но выручают приборы — бесстрастные, точные, или включается спасительный автопилот. Вот, кажется, подобный «автопилот» и взял меня под опеку. И я подчинился ему, подсознательному стражу моих поступков.
И этот мой автопилот повел меня прямо к Чечулиным — без колебаний, механически. Знакомая арка, скользкая крышка гидранта, скрипучая лестница — приметы верного курса. За дверью Чечулиных громко смеялись. Я постучался. Открыла Ира и на этот раз не позвала мать. Только отступила на шаг и, склонив к плечу голову, осмотрела меня сквозь прищуренные веки, как нелепый посторонний предмет. В платье вишневого цвета, с модной прической, она стала еще красивее. Но голос прозвучал грубовато, как у Олимпиады:
Рассказы Леонида Радищева (1904—1973) о В. И. Ленине вошли в советскую Лениниану, получили широкое читательское признание. В книгу вошли также рассказы писателя о людях революционной эпохи, о замечательных деятелях культуры и литературы (М. Горький, Л. Красин, А. Толстой, К. Чуковский и др.).
В романе «Белая птица» автор обращается ко времени первых предвоенных пятилеток. Именно тогда, в тридцатые годы, складывался и закалялся характер советского человека, рожденного новым общественным строем, создавались нормы новой, социалистической морали. В центре романа две семьи, связанные немирной дружбой, — инженера авиации Георгия Карачаева и рабочего Федора Шумакова, драматическая любовь Георгия и его жены Анны, возмужание детей — Сережи Карачаева и Маши Шумаковой. Исследуя характеры своих героев, автор воссоздает обстановку тех незабываемых лет, борьбу за новое поколение тружеников и солдат, которые не отделяли своих судеб от судеб человечества, судьбы революции.
Роман Владимира Комиссарова «Старые долги» — своеобразное явление нашей прозы. Серьезные морально-этические проблемы — столкновение людей творческих, настоящих ученых, с обывателями от науки — рассматриваются в нем в юмористическом духе. Это веселая книга, но в то же время и серьезная, ибо в юмористической манере писатель ведет разговор на самые различные темы, связанные с нравственными принципами нашего общества. Действие романа происходит не только в среде ученых. Писатель — все в том же юмористическом тоне — показывает жизнь маленького городка, на окраине которого вырос современный научный центр.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автор публикуемых ниже воспоминаний в течение пяти лет (1924—1928) работал в детской колонии имени М. Горького в качестве помощника А. С. Макаренко — сначала по сельскому хозяйству, а затем по всей производственной части. Тесно был связан автор записок с А. С. Макаренко и в последующие годы. В «Педагогической поэме» Н. Э. Фере изображен под именем агронома Эдуарда Николаевича Шере. В своих воспоминаниях автор приводит подлинные фамилии колонистов и работников колонии имени М. Горького, указывая в скобках имена, под которыми они известны читателям «Педагогической поэмы».
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...