Пути и перепутья - [167]
— Зачем ты явился? Не будь мальчишкой.
Мой автопилот не ведал ни преград, ни стыда — с расчетом, чтобы слышали все, я громко сказал:
— Мне нужен Хаперский. Он здесь?
— Василий? — из комнаты, будто караулил, тотчас вышел Аркадий. — Быстро ты, однако!
Он заметно осунулся — видно, крепко выложился ради своей аферы, но все, начиная с ботинок, костюма, сорочки ослепительной белизны до дежурной улыбки на обостренном лице, было новеньким как с иголочки.
— Солдат всегда солдат! — Он снисходительно хлопнул меня по плечу. — Приказано — явился! — И уже домашним тоном объяснил Ире: — Он от Оборотова. Они, чудаки, решили очерк обо мне дать… Запоздало, провинциально, но… — И он повернулся ко мне: — Я скоро. Подожди, если хочешь. Олимпиада Власьевна Москвой интересуется.
— А что ей интересоваться? — раздался на всю квартиру голос нашей Липы Березовны, подоспевшей в прихожую. — Москва есть Москва! Не дыра какая-нибудь! И если Ира не возражает, то бог с вами, поезжайте. Авось и меня, старуху, не забудете. Только учтите, младенцев нянчить не буду. Хватит! Со своими намыкалась!
— Что вы, Олимпиада Власьевна! — Хаперский зарозовел. — Я очень вас уважаю…
— Не лебези. — Чечулина подалась от него в сторону. — Я сказала тебе: дочь сама все решает.
Ира, окрестив руки, охватила ладонями плечи, скользнула по мне невидящим, отчужденным взглядом и скрылась в комнате. Хаперский поспешил за ней.
— Ну что? — воинственно подбоченилась передо мной Олимпиада. — Яружкой устроился?
— Ярыжкой, мама! — послышался голос Раисы в соседней комнате, и крупная голова Олимпиады горделиво вздернулась.
— Небось вокруг Лизоньки своей хлопочете? Письмо-то в Москву подписал? Пишите куда хотите! Глупость-то свою выказывайте!
Уже потом я подумал: а хорошо бы было сообщить Липе Березовне и о подписи Хаперского — вот был бы скандал! Но я стоял намертво.
— Аркадий! Долго тебя ждать?
— Боже мой! — донеслось из гостиной. — Что за спешка?! Не хочешь, не жди, встретимся на заводе. Я к обеденному перерыву в цех приду, рассчитываться!
И мой автопилот повел меня на завод — в комитет комсомола.
Все три его комнаты были заполнены людьми, возле столов Олега и его заместителей царил гвалт, как на базаре. Тут сдавали ведомости с членскими взносами и листали подшивки газет или журналов; кто-то тихонько бренчал в уголке на гитаре, а один парень, присев на корточки, во все щеки надувал новенький волейбольный мяч. Олег обрадовался мне:
— Салют, Василий! Каким ветром к нам?
Он вывел меня в длинный коридор.
— У нас сегодня с утра учеба цеховых комсоргов, — объяснил он. — Я договорился с директором, чтобы их на целый день с производства отпустили. А сейчас перерыв. Прохоров и сам на семинаре толково выступил… А еще знаешь кто был? Ни за что не догадаешься… Цыпа! Зарницына!.. Да, да! Она под старость лет активной комсомолкой заделалась. Нам с тобой непременно надо ее навестить: знаешь, с какими светилами знакома?.. Так вот… А сюда я ее приглашал, чтобы всех насчет вечерней школы зарядить, обеспечить к осени полный набор… На большой спор всех она вызвала. Мол, необязательно себя навеки приковывать к одной профессии, если она выбрана впопыхах или по необходимости. Что это даже преступно и разорительно для общества — не давать волю мечте и задаткам, если они в человеке заложены. У каждого, кто молод, мол, все впереди. А что? Все правильно! Нечего только себе под нос смотреть! А некоторые засомневались: не слишком ли, мол, на личностные интересы напирает, не разбегутся ли все с завода?.. Полезный спор, пусть ребята думают. А то затыркали мы их тут текущими делами, душе не даем вздохнуть. А ведь она у каждого есть. И ей поддержка нужна. Для души — подожди! — мы и Лизоньку еще сюда пригласим, и Петра Кузьмича… Вот… Вечером главный конструктор будет — Полшков. Помнишь Деда нашего? Сын его. А сейчас Володьку Елагина ждем.
— Володьку?!
Я ахнул, а в коридор уже выглянула из комитета знакомая мне учетчица и отрапортовала:
— Олег Иванович, цветы приготовили, репродукции в парткабинете развесили!..
— Спасибо, Таня, — сказал Олег, а девушка улыбнулась мне и исчезла за дверью. — Объявление в комитете видел? «Встреча с художниками всех веков и народов» — Володька сам написал. Сейчас со Светкой приедут. Для него это первый выход в люди. Волнуется парень, но я уверен: все будет нормально… А ты-то к нам зачем? Писать о ком-нибудь?
— Писать! — И я, предвидя, что станется с Олегом, едва сдержал смех. — О… о Хаперском! Он к обеду явится в цех.
В глазах Олега колыхнулась зеленца, он нахмурился.
— Нет! — жестко, почти властно сказал он. — Хаперский придет сюда! Я предупредил парторга цеха, чтоб с партучета его без встречи со мной не снимал.
— Олег Иванович! Они приехали! — раздалось от дверей, и я вслед за Олегом поспешил к парадному крылечку. Туда под руку со Светланой уже поднялся Володя. Он был бледен и напряжен, на лбу выступила испарина.
— Салют, маэстро! — Олег подхватил его с другой стороны. — Рабочий класс заждался деятелей искусства!
— Тебе смешки… — Володька обмахнул пятерней влажный лоб. — А для меня все нынче на карте.
— А ты не думай об этом, и будет порядок!
В 1958 году Горьковское издательство выпустило повесть Д. Кудиса «Дорога в небо». Дополненная новой частью «За полярным кругом», в которой рассказывается о судьбе героев в мирные послевоенные годы, повесть предлагается читателям в значительно переработанном виде под иным названием — «Рубежи». Это повесть о людях, связавших свою жизнь и судьбу с авиацией, защищавших в годы Великой Отечественной войны в ожесточенных боях свободу родного неба; о жизни, боевой учебе, любви и дружбе летчиков. Читатель познакомится с образами смелых, мужественных людей трудной профессии, узнает об их жизни в боевой и мирной обстановке, почувствует своеобразную романтику летной профессии.
Рассказы Леонида Радищева (1904—1973) о В. И. Ленине вошли в советскую Лениниану, получили широкое читательское признание. В книгу вошли также рассказы писателя о людях революционной эпохи, о замечательных деятелях культуры и литературы (М. Горький, Л. Красин, А. Толстой, К. Чуковский и др.).
В романе «Белая птица» автор обращается ко времени первых предвоенных пятилеток. Именно тогда, в тридцатые годы, складывался и закалялся характер советского человека, рожденного новым общественным строем, создавались нормы новой, социалистической морали. В центре романа две семьи, связанные немирной дружбой, — инженера авиации Георгия Карачаева и рабочего Федора Шумакова, драматическая любовь Георгия и его жены Анны, возмужание детей — Сережи Карачаева и Маши Шумаковой. Исследуя характеры своих героев, автор воссоздает обстановку тех незабываемых лет, борьбу за новое поколение тружеников и солдат, которые не отделяли своих судеб от судеб человечества, судьбы революции.
Роман Владимира Комиссарова «Старые долги» — своеобразное явление нашей прозы. Серьезные морально-этические проблемы — столкновение людей творческих, настоящих ученых, с обывателями от науки — рассматриваются в нем в юмористическом духе. Это веселая книга, но в то же время и серьезная, ибо в юмористической манере писатель ведет разговор на самые различные темы, связанные с нравственными принципами нашего общества. Действие романа происходит не только в среде ученых. Писатель — все в том же юмористическом тоне — показывает жизнь маленького городка, на окраине которого вырос современный научный центр.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автор публикуемых ниже воспоминаний в течение пяти лет (1924—1928) работал в детской колонии имени М. Горького в качестве помощника А. С. Макаренко — сначала по сельскому хозяйству, а затем по всей производственной части. Тесно был связан автор записок с А. С. Макаренко и в последующие годы. В «Педагогической поэме» Н. Э. Фере изображен под именем агронома Эдуарда Николаевича Шере. В своих воспоминаниях автор приводит подлинные фамилии колонистов и работников колонии имени М. Горького, указывая в скобках имена, под которыми они известны читателям «Педагогической поэмы».