Пути и перепутья - [165]

После его публикации Оборотов ворвался в комнату корреспондентов именинником:

— Как дела?

Все одобрительно загудели.

— А ты почему скучный? — Оборотов заметил меня.

— Нет… Ничего. Просто так.

— Зайди ко мне!

В кабинете, предложив мне кресло, уселся за свой стол.

— Я еще не отдал приказ о твоем зачислении в штат… Знаешь почему? — Из-за очков на меня глянули умные, проницательные глаза. — Мне кажется, ты слишком мнительный. Пойми правильно… Я не против скрупулезной честности. В жизни, в личных отношениях сам не прощаю себе ни фальши, ни натяжки. По-человечески ты мне даже близок. Я не боюсь с тобой откровенных разговоров, А это по нынешним временам — редкость. Но как редактор я с тобой не в своей тарелке, будто связанный.

— Почему?!. Я и в газете-то еще ничего не сделал.

— Вот именно! И я не знаю, что тебе поручить! Взять эту историю с Хаперским. Ты вроде бы согласился подписать статью. Но в важный критический момент ты мог увильнуть, окажись даже пустяк несогласным с истиной. Ведь так?

— Возможно.

— Вот видишь? Отлично понимаю, сам таким был. А сейчас только взгляну на тебя, настроение портится. В твоих глазах я будто преступление совершил, опубликовав репортаж о том, чего еще нет на деле.

— Не преступление. Нет… Я удивился…

— Вот, вот… — перебил меня Оборотов. — Посиди молча. Дай высказаться. Больше таких душеспасительных бесед не жди. Ими некогда заниматься. И если ты не переломишь себя, лучше оставь редакцию. Я ведь не дружу с Хаперским. Он сам уцепился за меня. И… наверняка не без корысти. Но, скажи, разве то, что мы провернули, не плюс для завода? Для города? Так вот, Аркадий мне посоветовал стажером тебя взять, но, как только заваруха эта закончится, уволить.

— Хаперский?!

Кажется, только этого штриха мне не хватало для его полного портрета, хотя даже Олег в отношении Аркадия еще колебался. От Нади он возвратился поздно, но утром на минуту заглянул ко мне.

— Хаперский диплом Топорковой украл — это как пить дать. Но придраться трудно. Цифры использовал?.. А Надя их ни от кого и не прятала. Идея ее, предложения тоже… Но он, гад, все обработал по-своему, заострил, свои схемы вычертил. Прямого плагиата нет. И все-таки украл, подлец! Ладно!.. Ты пока молчок. Я диплом Прохорову и Тимоше Синицыну покажу…

Вечером Олег сообщил:

— Тимоша сказал: без разговора с Хаперским рано шум поднимать, из Москвы приедет — разберемся… А директор Надин диплом у себя оставил.

Они все еще колебались выносить ему окончательный приговор. А я вынес! Правда, пока лишь для себя, потому что прервать откровения шефа не решился.

— Да, Хаперского взбесил, по-моему, твой интерес к Ирине, — высказал редактор догадку, которая и мне приходила в голову. — Но с тобой ссориться ему не с руки, что-то связывает… А я, честно признаюсь, решил тебя проучить. За нахальство… И… за оскорбление журналистики… Да, да! В нее, как в магазин, с черного хода не входят! Нет! Это святое дело!.. Но ты хороший парень, — сказал он сожалеюще. — Вот я и говорю с тобой начистоту. Для газеты мало быть просто хорошим человеком! И нельзя быть настолько щепетильным. В природе нет руды без примесей. И среди людей чистых самородков раз-два и обчелся. Значит, что? Надо идти на уступки, искать компромисс, отбрасывать частности. Разве мне симпатична Олимпиада Чечулина? Ни капли! Но я отбросил то, что мне в ней не по душе, откопал соль, полезную всем. Кто Олимпиаду лично знает, поморщились, прочитав очерк. Но близко знает ее в городе все-таки меньшинство, а большинство извлечет из газеты полезное. Есть две правды — большая и маленькая. По маленькой — вот по твоей! — я подонок: и за очерк о Чечулиной, и за отчет о совещании инженеров. Но по большому счету я прав. Надо всячески пропагандировать тягу к знаниям, целеустремленность, как в очерке об Олимпиаде. И отклики на почин Хаперского очень нужны, пусть даже на деле ничего пока и не проклюнулось… Ты меня понял?

— Кажется, да.

— Согласен?

— Но…

— Скажешь, надо искать только святое, истинное, неподдельное? Оно, конечно, есть, но на поверхности не валяется. А сил и времени лезть в глубинный поиск в обрез. Строчки-то в газету гони каждый день! Вот порой и приходится выдавать желаемое за действительность.

— Зачем?

Редактор разбудил во мне интерес к своему образу мыслей, но терпение ему изменило, и он, презрительно поджав губы, поднялся.

— Ну, хватит! Катись отсюда! Я больше не в состоянии разжевывать тебе прописные истины. У меня не дискуссионный клуб! Газета!

— Нет! — Я вдруг испугался, что вылечу из редакции, так и не поняв, что к чему. — Я буду! Я хочу работать!

— Работать и не пищать? — Оборотов поколебался и сел. — И никаких детских штучек? Тогда так… Вот тебе план нашей кампании по почину Хаперского. Дня на три мы найдем что печатать об этом… гм… почине. Подновим старые материалы о рационализаторах, изобретателях, подадим их под иным соусом. А ты за это время подготовишь свежие. Первый секретарь горкома сказал: о почине писать в каждом номере! У Синицына, говорят, другое мнение. Но он-то пока не первый? Так что наше дело вертеться!..

Я взял план, не представляя, что с ним делать, а главное, как примирить в себе непримиримое. Долго сидел я над нумерованными пунктами, машинально, до черноты, затушевывал карандашом фамилию Хаперского в заголовке. Потом отправился на небольшой ремонтный заводик, откуда предполагалась статья директора. Я не верил ни в эту статью, ни даже в то, что существует такой заводик, настолько «две правды» Оборотова заморочили и словно раздвоили меня самого.