Пути и перепутья - [153]

— Почему тайком? Какие сплетни? Отпустите мой рукав! — Олег глубоко вздохнул, расправил под широким ремнем форменку и сам взял мастера под локоть. — Хорошо, пошли к начальнику.

И тут к ним подоспел Хаперский.

— Олег! А я тебя обыскался! Чего ж ко мне не зайдешь?

— Вот и я про то же, Аркадий Григорьевич! — вновь взъерошился мастер. — Надо разрешение брать для хождения по цеху!

— Гремячкин! — Хаперский поморщился. — Займитесь своими прямыми делами! — И, проводив уходящего мастера взглядом, вполголоса предупредил Олега: — Соглядатай ковригинский, наверняка уже пьян.

— Да, обстановочка у вас! — Направляясь вслед за Аркадием, Олег покачал головой.

— А что ты хочешь? Ковригин лет пять кадры по своей формуле подбирал: я — начальник, ты — дурак. Из мастеров с дипломами — никого. Одни «практики». Научились делать из рабочих стяжателей да прихлебателей, а непослушных держать в черном теле. Отвалит тому же Гремячкину куш — с хорошей зарплатой будет, а нет — на хлеб не заработает. Зашибалы — их так тут и зовут. И вышибалы. Ни один молодой специалист тут не прижился. Меня три года терпят — почему? Я в дом Прохорова был вхож — вот Василий знает. А я…

Он остановился перед Олегом, в выпуклых глазах промелькнул перламутровый свет от желания что-то особенное ему высказать, однако повернулся Аркадий ко мне:

— Давай статью! От Олега секретов нет! Мне с ним наедине потолковать надо, ты подожди пока тут. — Он подхватил Олега под руку. — Пошли ко мне! Это важно и для тебя, и для меня, и для всех. А за явку на собрание не беспокойся, беру на себя. Да тут и агитировать не надо — такой вопрос! Молодежь уже кипит…

Олег вопросительно оглянулся на меня, будто извиняясь, и ушел за Хаперским.

Я прождал их почти до окончания смены. К стенду с доской показателей, где висело объявление о собрании, все время подходили любопытные. Со мной поздоровался Петр Щербатый.

— Не волнуйся. Придут, — сказал он, — я всех своих обошел. Только не очень верят в это собрание… Олег велел, чтобы и я выступил. Что ж… Попробую…

Петр был бледен, пустой рукав заправлен под ремень.

На минутку подскочил ко мне Олег, с ходу пожаловался:

— Комсомольского бюро тут, считай, нет. Месяцами не собираются. Заместитель Надин совсем зеленый парнишка. Все придется брать на себя. Потому и членов комитета на подмогу вызвал. Маловато еще у нас силенок.

А Хаперский задержался возле меня подольше.

— Поднимайся в красный уголок, — прошептал, озираясь по сторонам. — Слушай и все записывай, пригодится. Я звонил Оборотову. Может, не мою статью, а отчет с собрания тиснем. Посмотрим, как оно обернется… Ковригин при мне еще раз звонил в партком, сказал, что боится, как бы Олег не повернул собрание куда не надо, но его оборвали: «Комсоргу ЦК доверяем!» Федор злющий! Срочно собрал прихлебателей, атаку на Олега готовят — психическую! Больше-то уцепиться не за что, так знаешь, на чем додумались сыграть? На том, что Надя из-за него в инструменталке ревела — весь цех уже об этом гудит… Неужто правда, что Олег ее беременной бросил?

— И ты допускаешь такое? — не выдержал я.

— Чем черт не шутит! — Аркадий отвел глаза. — Да мне дела нет до их отношений… А вот толпа, коли поднастроят, та запросто сотворит из мухи слона, а из карася порося и наоборот… «Не может быть! Не посмеют!» — это Олег мне, когда я ему разговор у Ковригина передал… Чудило! Еще как посмеют!.. Как по нотам разыграют спектакль! Ну ладно! Дело покажет… Ты будь начеку!..

С чего это от встреч с Хаперским будто чесоточный зуд меня преследует? Все мельчает вокруг, двоится, троится, выглядит чем-то копошащимся, дремучим, суетным? И будто не жизнь вокруг с ее глубинными, вполне логичными законами, а сплошной хаос и фарс, где все допустимо и понимаемо так и эдак, как кому заблагорассудится… С тяжелой душой пошел я на это собрание.

Оно именовалось «открытым комсомольским», но в просторный красный уголок, который в обеденный перерыв заменял столовую — вдоль стен тянулись длинные скамейки со столиками, а в одном углу виднелось окно раздачи пищи, — изрядно набилось и пожилых рабочих. Захар Оглоблин, подсевший к Щербатому, помахал мне кепкой. Сидели и на скамейках, и на столах, и на стульях, стоящих рядами напротив небольшой, ярко освещенной сцены.

— Человек двести… — сказал кто-то неподалеку от меня. — Не помню, когда так собирались.

— Считай, вся первая смена.

— А чье заявление будут обсуждать? О чем?

— Говорят, какая-то жалоба, вроде бы на начальство.

— На них жаловаться, что против ветра плевать… Пошло-поехало — все в том же духе, лишь бы языками чесать…

А слышит ли это Олег?.. Я быстро нашел взглядом его высокую фигуру, и острое чувство опасной его беззащитности перед множеством этих усталых после долгой смены и даже раздраженных людей защемило во мне. Со впалыми щеками — видно, с утра не ел, — похлопывая трубочкой бумаг по ладони, он расхаживал у всех на виду перед сценой и, глядя, как заполняется зал, громко поторапливал:

— Рассаживайтесь, рассаживайтесь! Побыстрее, товарищи! Время бежит…

И будто невдомек ему, что каждый норовит сесть подальше, чтобы быть сбоку припека, или артельно, обособленной от других группкой, и что он, Олег, уже под прицелом десятков ему незнакомых глаз, и уже со всех сторон закипают о нем пересуды.