Пути и перепутья - [145]

— Он не спит? — спросил невпопад сибирячку.

— Он работает! — надменно ответила та, но, толкнув дверь, совсем другим голосом, густым и теплым, известила: — Володя, к тебе Олег…

У раскрытого окна громоздилась двуспальная кровать, и, кроме нее, в комнате из прежних вещей ничего не было. Да и от Володьки остался только скелет да кожа. Измученное лицо чернело на белоснежной подушке. Елагин смотрел на странный навес над кроватью — натянутые с наклоном веревки, накрытые листами бумаги. Застав Володьку таким, Олег опешил у двери, и Света, дернув его за руку, строго заглянула ему в глаза. Олег перевел дыхание и заставил себя улыбнуться.

Владимир, казалось, не слышал наших шагов. Только когда мы подошли совсем близко, скосил на нас взгляд, улыбка тронула его обкусанные губы.

— Вы вместе, братцы? Кхе… — Его всегда немного тягучий голос прозвучал еле слышно. — Спасибо! Со Светочкой познакомились? Она мой ангел-хранитель…

Володька выпростал из-под одеяла руку, Олег накрыл ее своей.

— Зажигина встретили? — донеслось с подушки. — Как вам затея с письмом?

— Правильная! Мы подписали… Ты об этом не беспокойся, Володька! — Олег присел на краешек кровати. — Разберутся, уверен! Просто время еще очень сложное, послевоенное. Дерьма всякого хоть отбавляй!.. А тут письмо от заядлого белогвардейца! Вздрогнули и перестраховались. Разберутся!

— Вот и я матери про то же: лишили одной работы — другую дадут. У нас безработных нет, и это еще не трагедия! Обиде волю нельзя давать. У людей и похуже случается, а живут и держатся. Эх, Олег… Ты верно когда-то сказал про мою голубую кровь. Она меня и подводит…

— Я шутил.

— Ты прав! Нельзя поддаваться одной психологии… Надо уметь вытягивать себя за уши.

Володька лизнул пересохшие губы, взмахом ресниц попросил Олега наклониться и зачастил с оглядкой на дверь:

— Швах мое дело, кранты… На врачей надежды нет. Что-то нужно делать самому… Устал я видеть жалость к себе. И ты со мной не дипломатничай, Олег. Не в твоей натуре. Никогда не забуду, как ты к нам пришел об отце своем говорить. Пришел убежденный. Проверял не себя, а нас. Как взрослый! Кхе… А я мальчишкой за дверью леденцы сосал. Но теперь и я другой. Знаешь какой? Злой! Злее тебя на все пакостное… Откуда еще столько всякой мерзости в людях? И ты должен гордиться! Я понял тебя. Раньше только любил. А теперь понимаю. И вспышки твои, и резкость, и нетерпимость… Олег! Мне так хочется выкарабкаться, зажить по-новому! И я выберусь! У меня есть идея…

Голова его приподнялась и упала на подушку, он отвернулся. Света, подойдя, промокнула полотенцем его повлажневший лоб. Мы успели заметить, что на навесе над кроватью прикреплены репродукции различных картин.

— Передвижная выставка, — передохнув, усмехнулся Володька. — Врачи напрягаться запрещают, а в этом мире, — он поднял глаза на картины, — я как в раю. Мы со Светкой по нему путешествуем. Вот Рембрандт, тут Гойя, а там Ватто… Ты знаешь, Олег, этого француза? Смешной и грустный. Как Чехов! А Ван Гог? Я бы часами о нем говорил. И чтоб вокруг было множество глаз. Помнишь, с оркестром выступали? В зале тьма, а в ней глаза, как светлячки… Олег! — Володька слегка возвысил голос. — Это не бред! Это мечта! Что я теперь могу? Пианино — прощай, палитра — побоку. Руки как деревянные. А тут, на готовом, я такую пропаганду разведу!.. В Третьяковке, в Эрмитаже далеко не все побывали. Так? А искусство каждому надобно. Разве не соберутся любители?

— Соберем. Сколько угодно… Но…

— Значит, поможешь? Все!

С этим возгласом силы Володькины улетучились. Он распластался в кровати, подобно своим репродукциям.

— Все, Олег! — скомандовала Света. — Пора уходить!

— Нет! — Володька попробовал привстать. — Мне многое еще надо сказать. Больше некому — понимаешь? Дело в чем?.. Мне тут офорты Гойи попались… Помнишь? «Сон разума рождает чудовищ…» И со мной нечто подобное происходит. Вы извините, ребята, я устал. Олег, загляни ко мне еще раз вечерком, ладно? И что-то еще? Да!.. Ты Надю-то не повидал? Она, глупая, сходит с ума! Зайди… А может, и ко мне вместе нагрянете?.. Я пока передохну. Потом Светка кое-что запишет, она — представляете? — стенографию знает. А потом… До вечера, Олег…

Зарницына, видно, ушла, а в прихожей нас поджидал Петр Кузьмич, весь иссохший, какой-то заостренный.

— Что? Как?

Олег достал папиросу, но тут же спрятал ее.

— Он выберется, Петр Кузьмич. Главное, духом не падает.

— Даже при виде вас! — бросила Света, проскользнув между ними.

— Может, проводите? — успел вслед ей проговорить Олег — как на дуэль вызвал. — Чуть-чуть…

— Не много ли чести?.. — Девушка вздернула плечико.

— Прогуляйтесь, Света, — вмешался Петр Кузьмич. — Подышите воздухом. Это давние наши друзья.

Света скрылась в комнате, минуту спустя первой сбежала по лестнице, но на улице повернулась к Олегу с прежним вызовом:

— Ну? Что вы хотите?

— Тут есть где посидеть? — слегка поморщился Олег.

Света перешагнула невысокий штакетник и присела на кончик скамейки у песочницы. Олег любил разговаривать с людьми глаза в глаза, а девушка показала ему спину. Он коснулся ее плеча.

— Вы кто же будете?