Пути и перепутья - [133]

— Хорошо! — Оборотов смял в руках погасший окурок. — Пусть приходит завтра к десяти утра. Посмотрим! Только уговор — с двухмесячным испытательным сроком.

— Видишь, как все хорошо обернулось, — успокаивающе улыбнулся мне Аркадий.

Я смешно щелкнул на прощание каблуками и выскочил за дверь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Олег вернулся в ночь под воскресенье. Я слышал лай полусонных псов на потревоженной его шагами улице, скрип калитки, голоса на террасе Пролеткиных, но связать все это с приездом Олега не мог. Мне стало не до него. Каждый день загадывал загадки, над которыми я и бился полубессонными ночами.

После разговора у Чечулиных я смотрел на людей подозрительно, готов был поссориться с кем угодно. Таким вкатился и в кабинет редактора городской газеты Ильи Оборотова.

В белой рубашке с черными нарукавниками, он сидел за широким столом, курил и с кислой улыбкой слушал узколицего, щуплого парня, одетого в изрядно выгоревшую гимнастерку с нашивками: два легких и одно тяжелое ранение. Увидев меня, Оборотов сморщился, словно горящим концом сунул в рот папироску, и лихорадочно зашарил по столу:

— Вы? Все-таки явились? Разве Хаперский не зашел к вам от Чечулиных?

— Нет. А зачем? Мы договорились!.. — Мне подвернулся случай поссориться, и на Оборотова смотрел я воинственно.

— Странно. Сейчас ему позвоню. Минутку! — Оборотов взялся за телефон, но, оглядев меня повнимательнее, убрал руку. — Впрочем, подождите… Там! — Он выразительно кивнул на дверь. — Я занят. Видите? У товарища срочное дело.

Все-таки ссориться я еще не умел — покинул кабинет.

В глухой коридор, тускло освещенный маленькой лампочкой, выходили еще три двери. Из-за одной доносился пулеметный треск пишущей машинки, из-за другой — ленивый прерывистый разговор, а из щели под третьей тянуло наваристым борщом.

Я присел на одинокий деревянный диванчик и увидел перед собой в простенке два фанерных щита с газетными вырезками — «Лучшие материалы» и «Написано левой ногой». Начал читать среди лучших фельетон «Белая ворона» Г. Трофимова, но не успел пробежать и двух строк, как за дверью Оборотова взрывом грянул смех. Возможно, смеялись не надо мной. Но визит к Чечулиным настолько выбил меня из колеи, что я все принимал на свой счет. И я стоял, ослепленный гневом у этого щита, когда услышал приятный голосок:

— Вы к кому, гражданин? У вас письмо? Жалоба?

Спрашивала невысокая девушка в белой кофточке, в синем шерстяном сарафане и в тапочках.

— Я?.. К Оборотову.

— Придется долго ждать. У него Трофимов.

— Этот? — Я кивнул на подпись под фельетоном.

— Угу. — Девушка, поскучнев, обвела взглядом пустой коридор и скрылась.

Я прочитал фельетон до конца: ничего особенного, даже плосковато — Зажигин выдал бы похлестче. Да и я, пожалуй, тоже.

«…Конечно! Сумел бы! — подумал я уже увереннее. — Ясно как белый день. И не из-за Хаперского я тут околачиваюсь. Просто это дело по мне. У меня, может быть, дар, никому пока не известный! Но он есть. Я открою его. И пусть все изумляются! Ира?.. Нет! От нее подальше… Теперь не разбрасываться, времени не терять, только действовать!» И я вновь решительно распахнул дверь Оборотова, обвинителем встал у порога, но услышал и вовсе категорическое:

— Я вас не звал. Я занят.

Он совсем со мной не церемонился, и это озадачило. Пришлось отступить еще раз: «Подумаешь! Могу и обождать! Оборотову просто невдомек, с кем имеет дело! Но он еще пожалеет!»

Наконец фельетонист вышел. Пристально взглянув на меня, скрылся в соседней комнате.

— А, Трофимов! Привет, старик! Скоро к нам? — услышал я из-за двери.

А вслед за фельетонистом, держа в руках исписанные листки, мимо меня деловито простучал каблуками Оборотов.

— Нина! — Он распахнул ту же дверь. — Это на машинку и сразу в набор. Не полезет в полосу — подрежьте. Я в горком партии, потом на завод. Буду к вечеру.

Последние слова я осмыслил уже после того, как, не взглянув на меня и не зайдя в кабинет, Оборотов покинул редакцию.

Его бегство, пожалуй, даже обрадовало меня. Захотелось утвердиться в своих новых мыслях, свыкнуться с ними. Я вышел на улицу и стал прохаживаться перед редакцией по тротуару.

Наискосок сутулился дом Ирины. Своими угловыми окнами он подслеповато подглядывал за мной, а я ходил и ходил взад-вперед, как часовой на отведенном рубеже, вынянчивал счастливую догадку.

Хаперский, конечно, для красного словца сболтнул о моих сочинениях. Не нашел, чем, кроме них, меня подкупить. И не ему догадаться, что в поисках нужной людям строки мое призвание. Я же наблюдателен, подмечаю мелочи и понимаю человека, хотя он еще не сказал ни слова. А сколько я переслушал откровений на фронте?! Это мой долг — вернуть людям ими же оброненные драгоценности!

Я пока ничего не писал, но это к лучшему! Значит, не разбазарил собранных сокровищ, могу теперь понемногу извлекать их на свет. Хватит жить «в темном молчании»!..

Я сходил в закусочную, отдохнул на скамеечке в сквере и снова занял свой пост. Деловая публика на тротуарах сменялась гуляющей. Голоса стали громче, взгляды прилипчивее. Тень легла на обе стороны улицы, ноги отяжелели, глаза намозолила редакционная дверь, а я все шагал взад-вперед.