Пути и перепутья - [69]

(Преждевременное сокращение желудочков, или ПСЖ, как называл это кардиолог. Часто встречающаяся особенность организма и, если других заболеваний не было, волноваться о здоровье не стоило. Изобель ощущала эти сокращения все время, но, если она волновалась, была возбуждена, много двигалась или болела, ощущения усиливались.)

Юноша с лицом невероятной красоты — так Оскар описывал мифического Дориана Грея, верно? Мальчишеское лицо — щенячье, подумала она, — увенчанное темными кудрявыми волосами, которые так и хотелось растрепать. Мягкие и невинные черты, огромные голубые глаза, губы, которые, кажется, еще никогда никого не целовали. Он стоял вполоборота, повернув голову к зрителю, словно был удивлен приятной встрече. Ярко освещенная фигура на темном фоне персидских ковров, залитая мягким солнечным светом, льющимся из-за шелковых занавесок.

Гений Холлуорда достиг своего пика, когда он писал этот портрет, выразительность его работы и владение светом были лучше, чем у Сарджента, а умение строить композицию и эмпатия выше, чем у Уистлера, по крайней мере, по мнению Изобель. Прочие критики относились к нему менее восторженно, но она ведь преподаватель литературы, а не историк искусств, и имеет право думать все, что угодно. У мистера Г. были прекрасные руки пианиста, он стоял у маленького столика, на котором можно было разглядеть лист с нотами «Лесных сцен» Шумана.

На мгновение в голову Изобель пришла безумная мысль, что стоит ей коснуться одной из этих замечательных рук, и он просто выступит из портрета, замерев на мгновение, чтобы поправить отворот сюртука, или, возможно, поможет ей подняться в согретую солнцем комнату, в которой витает аромат сирени.

А потом Филипп потянул ее за рукав, и наваждение рассеялось.

— Давай, Изобель, — сказал он. — Пора покинуть твоего дружка. Совсем скоро мы увидим его снова.

— Как раз тогда, когда какой-нибудь русский нефтяной магнат увезет его прочь в Санкт-Петербург, — проворчала Изобель. Она обернулась, чтобы взглянуть на юного мистера Г. в последний раз, и они с братом заняли свои места.

* * *

Первые несколько лотов были интересны, но потом Изобель стало скучно. Она попыталась проверить почту, но один из аукционных мирмидонов зыркнул на нее, и пришлось выключить очки. Упорная борьба со сном закончилась, когда объявили ее лот, как она называла его про себя.

— Лот 427, дамы и господа. Портрет неизвестного джентльмена работы Бэзила Холлуорда. Ставки начинаются от пятисот тысяч. Пятьсот — шестьсот, спасибо, мадам. Шестьсот тысяч, могу я — семьсот, спасибо, сэр…

Ее сердце екнуло и заколотилось, Изобель прижала пальцы к ключицам, словно это могло помочь его унять. Цифры добрались до головокружительных высот, а Филипп рядом с ней молчал. Он поднял карточку где-то около отметки в два миллиона, и, увидев это, она чуть не упала в обморок, и еще раз, когда он перебил ставку джентльмена в прекрасно пошитом костюме, в котором она опознала участника одного из ее любимых шоу на Вебфликс.

Четыре с половиной миллиона. Пять! Изобель казалось, что мистер Г. смеется над ними, богатыми, невежественными людьми, готовыми выбросить свои деньги на любую бесполезную вещь. Он будто ухмылялся — конечно же, из-за игры света и угла обзора с того места, где она сидела. Изобель покосилась на Филиппа, но лицо того было бесстрастным. Он намекал, что намеревается что-то купить сегодня, и теперь, похоже, пережидал, когда этот лот наконец уйдет и он сможет перейти к другому, более интересному и менее дорогому.

Семь миллионов. Восемь. Ставки остановились, аукционист занес свой молоток…

И Филипп поднял руку.

Сердце Изобель остановилось, и на секунду она подумала, что оно уже не забьется снова — задержка сокращений ощущалась, словно прямой удар в солнечное сплетение.

— Девять миллионов, дамы и господа. Девять миллионов. Девять миллионов раз? Два?

Звук молотка — словно выстрел в голову.

— Продано за девять миллионов лорду Торбею. Спасибо, милорд.

Филипп усмехнулся и двумя пальцами прикоснулся к подбородку Изобель, закрывая ей рот. И она только тогда осознала, что открыла его от изумления.

— С днем рождения, сестренка.

* * *

Изобель редко вспоминала, насколько все-таки была богата ее семья, с очень, очень старым состоянием Уоттонов и доходами от изобретений матери. Заставив себя забыть, Изабель не пользовалась этими деньгами: домик в Хьюстоне она купила в ипотеку на тридцать лет, а годовые абонементы в оперу и Театр на Аллее вообще-то были ей не совсем по средствам. Тот факт, что ее брат спокойно потратил девять миллионов фунтов на подарок к сорокалетию («Но мой день рождения в ноябре!» — «Но в ноябре не будет аукциона, Бель») свой младшей сестры, которая упрямо жила за границей на университетскую зарплату, ее почти взбесил.

Почти.

Потому что сейчас портрет мистера Г. висел на стене в ее кабинете, бережно и аккуратно доставленный в ее новый дом через Атлантику. Это неуважительно, подумала она. Он совершенно выбивается из размеров ее комнаты — и из ее жизни. Наверное, стоит его передать. Хьюстонский музей Изящных искусств с радостью повесит рядом с ним маленькую плашку — «Передано из частной коллекции д-ра Изобель Уоттон» — и о нем позаботятся, им будут восхищаться, он будет свободен.