Пути и перепутья - [41]

Возникла неловкая пауза, затем Джо спросил:

— Итак, ты был в Гималаях? Ты упоминал это в день нашего приезда. Это там ты провел лето?

— Ты хочешь знать, что я делал этим летом? Это твой вопрос?

— Древняя история — отлично, но я также хотел бы знать, чем ты занят сейчас. Я мало что слышал от тебя в последние несколько лет, Митос. Ты заходил ко мне в бар все время, — сказал Джо задумчиво, — хотя знал, что я продолжаю писать твою секретную хронику.

— Я надеюсь когда-нибудь добыть эту секретную хронику, когда вокруг не будет других Наблюдателей, — раздраженно признался Митос, затем лицо его стало задумчиво. — Однако, было бы хорошо поговорить, это помогает развеять печаль… — Он резко остановился, его голос осекся. — Я думаю, ты поймешь, Джо. Лучше, чем, возможно, большинство смертных. Но в то же время это может быть тяжело слушать.

— Я набирал высокие отметки в школе барменов, так что готов выслушать.

— Я провел лето в Непале, потому что… ох, почему я не могу это сказать? — Митос перешел на шепот — горе вдруг придушило его голос, и одинокая слеза скатилась по щеке. — Я похоронил моего мальчика.

Джо был ошеломлен, когда старейший ныне живущий человек не выдержал и заплакал у него на плече.

* * *

Спустя некоторое время Митос вернул себе самообладание в достаточной степени, и Джо осмелился задать свой следующий вопрос.

— Ты потерял ребенка? Недавно?

— Не ребенок в вашем понимании. У тебя есть взрослая дочь, Джо. Потерять ее тебе было бы больно, вне зависимости от ее возраста.

Джо мог только кивнуть головой, соглашаясь. Родители не должны переживать своих детей, а Бессмертные, как правило, переживали всех, кого они знали, если сохраняли свои головы. Это делало потерю человека, которого они воспитывали с детства, еще более трагической. Особенно когда Бессмертный знал, на какую боль обрекает себя, на какую опасность — ребенка от других Бессмертных, и все равно решался любить. Было невероятно, что Митос, прожив пять тысяч лет, продолжал это делать.

Тот, казалось, понял, куда свернули мысли Джо и сказал:

— Да, это опасно. Я знаю. Связываться со смертными всегда опасно из-за Игры. Я даю себе очень хороший совет. Я просто не всегда следую ему.

— Сколько же ему было?

— Восемьдесят девять, он почти добрался до девяноста. Очень впечатляет, для смертного. Он был взволнован, что встречает двухтысячный год. Я думаю, что он упорствовал ради этого.

— Тогда у него была хорошая долгая жизнь?

— Мне нравится так думать.

— Как ты встретил его мать?

Митос смущенно улыбнулся.

— Ну, видишь ли, я вырастил и ее.

— Что?!

Если бы его рукав уже не был влажным от Митосовых слез, Джо даже не подумал бы поверить этому заявлению. Жизни Бессмертных были так опасны, большинство не оставались долго с любовниками, совсем мало кто задерживался на одном месте достаточно времени, чтобы воспитать ребенка. Суметь вырастить два поколения — было впечатляюще идиотским для Бессмертного. Даже при условии, что Митос обладал настоящим мастерством в умении уклоняться, избегать и уворачиваться, всё это могло привести к убийству смертных в ходе Игры.

Джо покачал головой и попросил:

— Может быть, ты начнешь с начала.

Губы Митоса искривились в подобии улыбки, и он сказал:

— Это было в конце девятнадцатого века, и ты назвал бы это современностью.

— Относительно твоих лет — почти современность.

— Ладно, около тысяча восемьсот восемьдесят девятого года я вернулся в Штаты и познакомился с матерью-одиночкой по имени Кэтрин. Сначала мое внимание привлекла ее образованность, ведь средняя прачка в Филадельфии не цитировала стихи. Когда она приносила мое белье, я делился с ней книгами. Она читала их своей дочке, которую звали так же, как и ее саму, но она произносила ее имя «Китти»… сверхочаровательная малышка с ямочкой на одной щеке и прекрасными каштановыми кудрями.

Джо видел, что глаза Митоса снова заблестели от наворачивающихся слез, но он сморгнул их.

— Итак, ты спас их от нищеты и неприятностей? — спросил Джо, предполагая самый логичный вывод.

— Не совсем. Кэтрин была слишком горда, чтобы принять милостыню. Она ценила, что я нашел ей работу получше, так что Китти могла ходить в школу вместо того, чтоб стать ребенком-чернорабочим на заводе. Я ежедневно присматривал за Китти до окончания рабочей смены Кэтрин. Женщины в ее обстоятельствах обычно стремятся к браку с первым мужчиной, кто сделает предложение, но Кэтрин поклялась выйти замуж только за отца своего ребенка. Я семь лет провел, пытаясь убедить ее в обратном — бесполезно. Затем отец Китти вернулся.

— Ох. Как я понял, они ушли вместе с ним.

— Да, и это был бы конец… если бы не Китти. Она писала мне из школы-интерната, куда они послали ее, чтобы довести ее манеры до респектабельных. Китти сказала, что она признала своего отца, чтобы сделать свою мать счастливой, но я всегда буду ее любимым папой. Я никогда не рассказывал Кэтрин о Бессмертных, и, очевидно, был не очень желателен в их новой жизни. Мне казалось безобидным посылать письма Китти, путешествуя на Запад, а затем из Вайоминга и Юты.

Это происходило около тысяча восемьсот девяносто шестого года, подумал Джо, сопоставив кое-какую информацию. Американский Запад не зря называли диким в то время. Он знал, что весьма печально известная кучка грабителей, возглавляемая Бучем и Сандэнсом, действовала на территории нескольких штатов.