Пути и перепутья - [132]

Глаза серые, ясные, под ровными густыми бровями. Она думала, что он будет молчать, стиснет губы в замок, но парень ответил:

— Мартин. — И добавил тихо: — Госпожа.

Мартин. Марта. Марта и Мартин. Забавное совпадение.

Это, наверное, и решило дело. И ещё то, что — Бьорн, а не Карл или Густав. Бьорн не доложит барону, ему тоже жаль Мартина, его мамку и соплячку-сестру. И Марту, кстати, седому Бьорну тоже жаль.

— Не стоит обременять моего благородного супруга такими мелочами. — Слуга покосился в сторону самой высокой башни замка и его пальцы невольно сошлись в охранном знаке. — Я вполне справлюсь сама. Раз этот человек нанёс ущерб лесам господина барона, то пусть этим лесам и послужит. Отдайте его в помощники нашему егерю. Пусть он определит, как браконьер сможет отработать украденное, потому что от его отрубленных рук прибыли точно никакой не будет.

Так низко Бьорн не кланялся баронессе де Бельвейзиг никогда.

Через месяц или два он рассказал своей госпоже, что егерь Мартином не нахвалится и даже выпросил для помощника жалование. Небольшое, конечно, но эти деньги и право собирать толику лесных даров позволят семье Мартина жить в тепле и сытости.

Память об этом маленьком происшествии иногда грела Марту в плохие дни, когда тоска становилась нестерпимой. Таких дней чем дальше, становилось всё больше, и к пятому году невесёлого её, холодного супружества количество их в году стало аккурат триста шестьдесят пять.

* * *

— Госпожа?

— Всё хорошо, Мартин.

— Мы пришли.

Только сейчас Марта поняла, что ветер больше не воет зверем, не вышибает дыхание из груди.

— Так тихо, — вырвалось у неё невольно.

— Обрыв небольшой, скалы здесь с трёх сторон, — сказал Мартин. Опустил её бережно на землю, помог сесть на мягкий от сухого мха камень. — И вроде как навес из камня. Здесь, на полянке, разведём костёр, заночуем под навесом. Огня со стороны замка не увидят, а дровишки я запас ольховые, без дыма горят.

И он по-свойски подмигнул ей, напоминая об ольховых дровишках, к которым питал слабость с ранних лет. Смутился, покраснел.

— Простите, госпожа баронесса…

— Да какая я теперь баронесса, — устало махнула рукой Марта. — Я теперь меньше чем никто. Зря ты со мной связался.

— Для меня вы — лучшая женщина на свете, — с неожиданной пылкостью сказал Мартин. — Я летом сестру замуж за вольного выдал, в богатый хутор. Она уже в тягости, мальчик, говорят, родится. Красивая такая, счастливая… Приданое я собрал приличное, не стыдно было. Хельга мать с собой забрала, в достатке доживать, внуков нянчить. Зятёк у меня неплохой, на Хельгу не надышится, а я теперь как птица свободен. Могу собой распоряжаться, как хочу, никому не в тягость. А уж вас от смерти уберечь — о таком счастье и не мечтал никогда.

— Может, он меня просто в монастырь бы отправил, — вздохнула Марта: она уже смирилась с собственным бесплодием, просто рассказ о чужой беременности направил мысли в определённое русло.

Мартин скептически хмыкнул. У него было на то право.

* * *

Господин барон во хмелю — тяжёлое зрелище. Красотой его милость не страдал отродясь, но когда крохотные его пронзительные глазки наливались кровью пополам с ромейской граппой, а пористый нос начинал блестеть и багровел, с Хольгера де Бельвейзига можно было рисовать самого Нечистого. Возможно, такому впечатлению немало способствовал ореол нехорошей славы, окружавший барона, как вонь — помойку. Дела, творившиеся по ночам в самой высокой башне старого замка, были воистину темны, и королевский эдикт о чарах злокозненных приходил на ум любому, видевшему плоды баронских развлечений. Но кто захочет рискнуть языком, высунув его дальше положенного?

— Наливай, парень, — скомандовал барон, грохнув об деревянный стол пустым кубком.

Он трудно пьянел, сперва теряя связность мыслей, потом связность речи, и уж в последнюю очередь — твёрдость руки. Мартин уже прекрасно знал обо всех этих особенностях хозяина, потому что его милость далеко не в первый раз напивался в егерской сторожке. Ему нравилось задержаться там после охоты, пока свита свежевала добычу и солила в дубовых бочках самые крупные куски мяса.

Мартин долил в кубок прозрачной, едко пахнущей граппы. Однако барон не сразу схватился за него.

— Смотри, леший, красиво? — Он небрежно швырнул на грубые доски стола золотое ожерелье тончайшей работы. Сапфиры играли в отсветах пламени, пылавшего в очаге, и Мартин сразу вспомнил смеющиеся глаза госпожи баронессы.

— Прекрасно, — искренне сказал он. — Это для вашей жены, господин?

Барон оглушительно расхохотался, спугнув с карниза летучую мышь.

— Угадал, леший! Только не для этой, для другой.

— А…

— Молчи, иначе велю тебя выпороть. У нас скоро будет новая баронесса, младшая дочь графа де Галье. А эта холопка помрёт от… холеры, что ли. Или шею на лестнице сломает.

Волосы зашевелились у Мартина на голове. Он, конечно, знал, что баронесса бесплодна, но обычно знатные дамы, не сумевшие родить потомства своим супругам, всего лишь отправлялись в монастырь…

— Монастырь не годится. — Барон словно прочитал его мысли. — Её папаша, сутяга и торгаш, затеет расследование, и любой лекарь скажет, что эта дурища совершенно здорова и способна к деторождению. Оно мне надо, а?