Пути Господни - [59]

Моё послевоенное Ленинградское детство прошло в окружении сверстников, рисующих мелком на чём попало свастики. Немцы — это фашисты, потом это при–печатывание перекинулось на других иностранцев, порой величали так и своих русских, которые выделялись из общей массы. Фильм Александрова «Цирк», призванный воспитывать уважение к цвету кожи и профилю, экзамена на терпимость не выдержал. Позднее образ «не своего» человека перекинулся и на людей кавказкой национальности.

Это трибальное «наш — не наш, свой — не свой» так засело в сознании советских людей, настолько проникло в поры, перекинулось в поколения, что и молодые, те кто теперь летает в бизнес классе на «Эр Франс», и те, кто живут в русской глубинке, с трудом себя сдерживают от оскорблений. В слово «свой» вложено больше чем принюхивание, в нём отгороженность от «не нашего», желание подпереть Стену, подновить железный занавес, внутри которого были свои круги ада, и километры колючки отгородившие «своих же от своих», и сын доносил на отца, а брат в монастырских стенах расстреливал брата. Кто же был «наш» и «свой»? И когда же это безумие началось?

Прошлый век, как ни один в истории, был помечен построением «стен» и границ. Но стены рухнули, Европа едина, человек обрёл свободу, но так и не сумел обрести мир с самим собой. Труднее всего осмыслить, что «своего» можно встретить за пределами своей семьи, города, страны и языка. А порой близкий, родной человек, на проверку оказывается чужим.

Владыка Василий

Мне очень трудно поставить окончательную точку в моём повествовании.

Эта завершающая глава посвящена Архиепископу Василию (Кривошеину): офицеру, монаху, богослову. Мой рассказ о нём является как бы доказательством тому, что мы ничего не можем предполагать и решать заранее и только Господь ведает истинные пути нашей земной жизни.

По учению преподобного Макария Египетского, христианин — это таинственное единство горнего света и дольнего мира. Название новой книги, которая вышла в издательстве Сатис «Письма о горнем и дольнем» вполне соответствует и горнему свету и дольнему поднебесному пути, Божьему миру, где на протяжении почти четверти века, на Святой Горе Афон, подвизался простой монах Василий (Кривошеин).

Ничто не предвещало петербуржцу, студенту исторического факультета в миру Всеволоду Александровичу Кривошеину, четвертому сыну министра при императоре Николае II, оказаться на Афоне, стать автором всемирно известных святоотеческих и теологических трудов (о пр. Симеоне Новом Богослове, Св. Григории Паламе, о молитве и многих других). Более того, когда Всеволод в 1919 году вступил в Белую армию к Дроздовцам, он скорее помышлял о военной карьере, по примеру своих братьев — Василия, Олега, Игоря и Кирилла. Он не был особенно религиозен, но всю гражданскую войну проносил нательную иконку св. Варвары, которая сберегла его от шальной пули и высветила будущий горний Афонский свет. Именно Афон, куда он поехал паломников в 1925 и остался послушником, сделал владыку Василия таким, каким он был: смиренным монахом, ведущим скромную жизнь, сохраняя при этом свободу мысли и слова. Человек глубокой эрудиции, полиглот, несмотря на все сложности, с которыми ему пришлось столкнуться в Церкви, именно правда и любовь заставила владыку Василия всю жизнь оставаться верным Московскому Патриархату.

Как всякий пожилой человек, а тем более монах, он готовился к смерти и заранее написал завещание. В нём он подробно описывает, как он желает распорядиться своим монашеским скромным имуществом, и главным богатством — библиотекой — в 1500 томов, которую он завещает Ленинградской духовной академии. А начинается это «Завещание» со слов: «Я, нижеподписавшийся, Василий Кривошеин, архиепископ Брюссельский и Бельгийский,

Православной Русской Церкви в Бельгии, Московского Патриархата, бельгийский гражданин, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, объявляю своим завещанием, что после моей кончины и архиерейского отпевания тело моё должно быть похоронено в склепе 582/50 купленном на моё имя на брюссельском кладбище Иксель».

Этому желанию не суждено было сбыться именно потому, что дольний поднебесный путь, был проложен иначе для Владыки… он был отпет в храме, где был крещён и упокоился в городе на Неве, в котором родился. 12 сентября 1985г. он был приглашён совершить Божественную литургию по случаю празднования памяти св. Благоверного князя Александра Невского в Спасо–Преображенский собор. Именно здесь, ровно 85 лет назад над ним было совершено Таинство Святого Крещения. После литургии ему стало плохо и уже 24 сентября 1985 года, на Серафи–мовском кладбище его тело было предано земле. Из разговора двух старушек на кладбище: «Кого же хоронят?» — «Святого человека, который за границей жил. За ту святость Бог его и привёл на Родине умереть».

Для Владыки Василия было настоящим счастьем в последние годы жизни ещё раз побывать на Афоне. Архимандрит Серафим (Томин), который был тогда наместником в нашем, русском Пантелеймоновском монастыре, рассказывал о последнем посещении Владыки: «Дел у меня в монастыре, как говорится непочатый край. С утра до вечера хлопочу. А владыка Василий целыми днями за мной ходил и, знаете, просил поисповедовать его. Я даже удивлялся этому, как это я буду владыку исповедовать?». Он был счастлив, что посетил родную обитель, Святую Гору, где провел четверть века и всё просил архимандрита Серафима: «Ты меня ещё раз поисповедуй, ты ещё раз поисповедуй… ну пожалуйста». Он как будто знал, что больше не вернётся сюда, а потому хотелось ему очиститься от всего, что налипло на душу за годы жизни его вне Афона, как будто хотел снять с себя некую накипь. И это ведь так характерно для настоящего монаха. Он также был безмерно счастлив, когда при нём приехало первое пополнение из русской Церкви на Афон. Владыка светился, радовался и всё повторял: «Ах, какие хорошие, хорошие пришли монахи!». Он был горд за свой монастырь, что жизнь его будет постепенно оживать, что новые монашеские силы дадут возможность монастырю не погибнуть. Он мало рассказывал о годах Афонской жизни, но вот интересные воспоминания: «Помню, когда я только начинал на Афоне, тогда была совершенно особая старческая жизнь. Нужно знать, что монахи на Афоне очень замкнутые. Как сказано в житии Марии Египетской, что свидетелем их жизни был только Сам Бог, так и на Афоне: каждый живёт своей внутренней жизнью. Таким был и отец Силуан. Никто из монахов не осознавал, какой это подвижник. Он делал своё дело и всегда молчал. Вся его жизнь отмечена печатью святости, выражавшейся в его глубоком смирении и любви к людям. Это был, пожалуй, единственный человек из всех, кого я знал, который никогда не осуждал ближнего своего. Никто на Афоне никогда своим внутренним миромне делится. Это характерно для монахов–пустынников». Многих поражала во Владыке поистине монашеская бедность. Об этом в своих воспоминаниях пишет и митрополит Антоний (Блум). После его кончины нам в семью передали его вещи, и мы были потрясены тем изношенным и заштопанным рубашкам, — видимо он никогда ничего себе не приобретал, кто‑то ему штопал старые вещи, — ведь для него никогда не существовало материальных ценностей, в жизни он был то что называется «не практичным человеком», плохо понимал в хозяйстве, а к деньгам был совершенно равнодушен. Единственное, что он берёг и собирал, так это свою библиотеку и жил одной мыслью: успеть сказать, написать, помочь людям, ничего не требовал для себя, а стремился делать всё только для блага Церкви.