Пути-дороги - [25]

А вокруг продолжалась адская свистопляска. Прожекторы больше не светили, не слышно было и самолетов, но треск пулеметов и автоматов сопровождал нас всю дорогу.

Раненый был без сознания, временами он глухо стонал. Почти на каждом шагу то один, то другой из нас спотыкался о пни и корни деревьев. Раненый выпадал из носилок и иногда скатывался на несколько метров вниз по склону. Встав на четвереньки, мы на ощупь отыскивали его в темноте, снова клали на носилки и несли дальше. Прямо-таки невероятно, что за три часа такого пути нас не задела ни одна пуля.

Уже светало, когда мы вышли на опушку леса, за которой раскинулось почти голое, покрытое тощей травой холмистое поле. Перевязочного пункта мы, конечно, не нашли, но зато набрели на венгерских солдат, унтер-офицеров и офицеров, которые, сбившись в кучку, сидели под деревьями. Связи они ни с кем не имели и поэтому не знали, что им делать. Здесь было еще относительно тихо. Нашлась повозка, ездовой взялся отвезти раненого в тыл. Он уехал, а я так до сих пор и не знаю, кто был этот раненый и довез ли его возница живым.

Отправив раненого, мы присоединились к группе. В нерешительности стояли мы на опушке леса, докуривая последнюю сигарету. А день между тем полностью вступил в свои права. Солнце уже поднялось над горизонтом. На этот раз жара меня не беспокоила, потому что, кроме сапог, штанов и солдатской рубахи, на мне ничего не было. Дело в том, что китель и все остальное, чтобы не было жарко, я оставил в палатке, а пилотку с моей головы сбило веткой. Пока мы несли раненого, я так вспотел, что рубаху можно было выжимать. Потом я продрог, а теперь с удовольствием грелся на солнце.

Около шести часов утра среди наших офицеров началось некоторое оживление: очевидно, кто-то прибыл из штаба и принес какое-нибудь распоряжение.

— Прорвемся! Прорвемся! — слышалось то тут, то там. Офицеры начали наводить порядок среди нескольких сот стоявших в нерешительности солдат.

А немного позже послышался новый шепот:

— Мы окружены! Кругом русские… И как бы в подтверждение этих слов с лысой высотки, что была напротив нас, раздалась длинная пулеметная очередь. Мы стояли и курили вчетвером, два пехотинца и два сапера. Пулеметной очередью трое из нас были ранены. Коллега сапер, с которым мы принесли раненого, был ранен в живот, один из пехотинцев, высокий парень, — в бедро, второй — в руку. Только я один остался невредимым.

Я быстро перевязал раненного в живот товарища. На перевязку ушли почти все бинты и его нательная рубаха. Раненному в бедро я посоветовал сделать перевязку самому: руки у него были здоровые.

Закончив перевязку, я увидел, что солдаты беспорядочной толпой направляются в сторону лысой высотки. Один из минометчиков заученным движением взял повод впряженной в минометный лафет лошади и приготовился идти за остальными. Миномета на лафете не было, но инстинкт крестьянина не позволял ему бросить лошадь. Я крикнул ему, чтобы он взял раненого. Совместными усилиями мы положили раненого на лафет, привязали ремнями, чтобы он не упал, и минометчик рысью пустился догонять остальных.

Раненный в бедро тем временем перевязал себя сам и, прихрамывая, пошел вслед за остальными. Я быстро сделал перевязку третьему солдату. Только после этого я огляделся, чтобы сориентироваться. За высоткой, расположенной примерно в трехстах метрах от места, где я стоял, уже исчезали последние солдаты. Спохватившись, я побежал за ними. Но не успел сделать и десяти шагов, как услышал автоматную очередь. На вершине соседней высотки показалась цепь советских солдат, которые вели огонь с ходу.

Я вскочил и бросился обратно в лес. Остановился среди деревьев, отдышался. Лес всегда, еще с раннего детства, казался мне самым безопасным местом на земле.

Быстро оценив обстановку, я решил вернуться к тому месту, где ночью мы подобрали раненого.

«Спокойно пройду лесом, — думал я, — тем более что место это мне хорошо знакомо. Дойду до дороги, ведущей в штаб дивизии, и по ней — до деревни. А там видно будет».

С этими мыслями я и двинулся в путь. Пройдя какую-нибудь сотню метров, наткнулся на группу венгерских солдат, которые сидели, спрятавшись в кустах. Я подошел к ним. Их было четырнадцать: один лейтенант, один старшина, остальные — унтера и рядовые пехотинцы.

Они не знали, что делать, у меня же был готов план: пройти через лес и выйти к деревне. Как только я его изложил, они сразу же согласились со мной и почти хором сказали мне:

— Веди!

Офицеры внешне почти ничем не отличались от рядовых солдат. Раньше существовал приказ, согласно которому солдаты, находившиеся на передовой, должны были ввиду плохих санитарных условий и сильной жары стричься наголо. Этот приказ в общем выполнялся. У меня же были красивые густые светлые волосы, которыми я очень гордился и расставаться с которыми вовсе не собирался. Однажды к нам на передовую явился наш парикмахер Геза Папаи и всех, кто хотел, остриг. Я стричься отказался и гордо заявил:

— Если тот, кто издал приказ, придет сюда, тогда я постригусь, а без этого — ни в коем случае!

Конечно, никто не проверял выполнения этого приказа, и поэтому мои свисавшие почти до плеч волосы остались. Оба же офицера были подстрижены наголо, хотя стричься им было и необязательно. А подстриглись они по другой причине.