Путевые впечатления. Юг Франции - [14]

— Хорошо, я останусь.

— Ты плохо себя чувствуешь? — допытывался Амбруаз.

— Нет, мне страшно, — ответил доктор.

Услышав этот странный ответ, Амбруаз посмотрел другу в лицо. Он знал его уже двадцать лет и всегда считал его храбрым человеком. Сто раз в году пациенты призывали его к себе в любое время дня и ночи, и доктор никогда не обнаруживал ни тени страха, ни капли слабости; однако после смерти его жены некоторые пациенты жаловались, что когда врача вызывали ночью, то, даже если дело было неотложное, он находил возможность под тем или иным предлогом не приехать к ним. Амбруаз вспомнил об этих жалобах, а также о том, что по дороге, в четверти льё от Марсийи, приходится пересекать лес, и предложил доктору либо проводить его до дома, либо одолжить ему пистолеты, если он опасается нападения. Однако доктор покачал головой и дважды повторил:

— Не в этом дело! Не в этом дело!

Амбруаз, крайне заинтересованный в том, чтобы доктор остался, поскольку роженице снова могла понадобиться его помощь, не стал более настаивать на своем предложении и приказал одному из своих слуг приготовить постель для гостя. И тогда доктор попросил, чтобы ему постелили в комнате хозяина, если тот не будет против. Амбруаз, не имея никаких возражений, дал на это согласие, а сам, перед тем как лечь, отправился навестить жену и застал ее спящей. Приказав немедленно разбудить его в случае необходимости, Амбруаз оставил роженицу под присмотром сиделки, а сам вернулся в комнату, где его ждал друг.

Доктор широкими шагами взволнованно ходил по комнате, но в ту минуту хозяин не обратил на это особого внимания. Взяв одну из свечей, горевших на протяжении всего вечера, он предложил гостю взять другую, и они вместе направились в спальню, в которой по просьбе доктора они должны были ночевать вместе.

Амбруаз лег и задул свечу; доктор тоже лег, но свою свечу оставил зажженной; Амбруаз вскоре заснул.

Среди ночи он проснулся от стонов. Если не считать бледных лунных лучей, пробивавшихся сквозь решетчатые ставни и заливавших слабым светом часть его постели, комната была погружена во мрак. Сначала ему подумалось, что он принял какой-то сон за реальность, но стоны возобновились: они слышались со стороны постели доктора.

— Это ты стонешь, Луи? — спросил Амбруаз.

Однако ответом ему был лишь новый стон.

— У тебя что-нибудь болит?

Послышалось всхлипывание, и снова все смолкло.

— Так ты спишь или бодрствуешь? — с некоторым раздражением спросил Амбруаз и приподнялся в постели.

— Бодрствую, — отвечал доктор, — вот уже полтора года, как я больше не сплю.

— Что ты имеешь в виду? — недоуменно произнес Амбруаз.

— Послушай! Слишком давно меня все это мучает! Я должен тебе все рассказать, иначе я просто умру!

— Да ты, часом, не сошел с ума? — спросил Амбруаз. — Что такое тебе надо рассказать?

— Подожди, — ответил доктор, — об этом следует говорить шепотом.

В голосе его соседа по комнате звучало такое глубокое отчаяние, что Амбруаз почувствовал, как его самого охватывает дрожь; он стал шарить по ночному столику в поисках фосфорной зажигалки, но доктор уловил это движение и, догадавшись о намерении друга, воскликнул:

— Нет, нет! Не надо света! Иначе я не смогу рассказывать.

В ту же минуту Амбруаз услышал, как его гость встал с постели, и увидел, как он подошел к окну и задернул занавеску, чтобы лунный свет перестал падать на его постель; затем, судя по звукам, он ощупью приблизился к изголовью его кровати. Амбруаз протянул руку и наткнулся на руку доктора. Она была ледяной, как у мраморной статуи, но при этом влажной от пота. Амбруаз попытался отнять свою руку, но доктор с силой притянул ее к себе, припал к ней губами и рухнул на колени перед другом.

— О Господи! Что с тобой? — воскликнул Амбруаз.

— Ты не догадываешься? — спросил доктор.

— О чем, по-твоему, я должен догадываться?

— Неужели ты не догадываешься, что тот, кто держит тебя за руку, кто на коленях стоит здесь у твоей кровати, — гнусный негодяй, убийца… Хуже того, отравитель?..

Амбруаз отпрянул и с силой вырвал свою руку, как ни крепко сжимал ее доктор.

— Несчастный! — воскликнул он. — Зачем ты говоришь мне это?! Кто тебя заставляет говорить мне это?!

— Кто меня заставляет? Да разве я это знаю сам? Возможно, Бог!.. Или угрызения совести!.. Или моя жена!.. Или моя дочь!..

Последние слова он произнес приглушенным голосом.

Амбруаз отодвинулся к краю кровати.

— Да, да, я привожу тебя в ужас, не так ли?! Но это не имеет значения: я должен все тебе рассказать! Это душит меня: когда я расскажу обо всем, мне станет легче… Амбруаз, я отравил свою жену!.. Амбруаз, я отравил свою дочь!..

Потрясенный Амбруаз воздел руки к Небу, не в силах вымолвить ничего, кроме: «Бог мой! Бог мой!»

— Никто этого не знает! Ни у кого нет никаких подозрений, ни у кого не может их быть; но тот, кто меня разоблачит, обретается во мне самом; каждую секунду эта роковая тайна готова сорваться с моих губ. Наверное, первый, кто сделал исповедь правилом, был какой-то страшный преступник; дело в том, что, по моему мнению, мне станет легче, если я сознаюсь в своем преступлении. Сегодня утром, когда ты приехал за мной, я думал о тебе; мне показалось, что это знамение свыше, и тогда я решился! Правда, в какую-то минуту мной овладела слабость, и я уже готов был вот-вот уехать, так ничего и не сказав. Если бы был день, я бы так и сделал, но была уже ночь, а ночью… — доктор потянулся к Амбруазу и схватил его за руку, — а ночью, — продолжал доктор, сжимая его руку своей ледяной рукой, — ночью мне страшно!..