Путевые впечатления. В России. (Часть вторая) - [42]

Но столик сдвинулся с места не для того, чтобы просто двигаться, а для того, чтобы поцеловать маэстро.

И потому он вдруг приподнялся над полом до уровня лица Миллелотти и кромкой своего мраморного верха, словно губами, заледеневшими в могильном холоде, коснулся губ молодого человека.

Миллелотти упал навзничь на кровать Хьюма: он был в обмороке.

Кто перенес его в другую комнату? Духи? Или Хьюм? Бесспорно одно — он очнулся в своей постели, лоб его был покрыт испариной, а волосы стояли дыбом от ужаса.

К счастью, духи ушли: еще одного такого испытания маэстро не вынес бы.

Он подумал было, что все это ему привиделось во сне, и позвал Хьюма, но Хьюм подтвердил то, что запечатлелось в памяти Миллелотти. Да, все это происходило в действительности: душа тетушки в самом деле покинула могилу и нарочно явилась из Рима, чтобы поцеловать племянника.

И вот тогда, поднявшись с постели и поинтересовавшись, вернулся ли я, он прибежал ко мне, весь бледный и еще дрожащий при воспоминании о ночной сцене.

Мы с Муане бросились к Хьюму: значит, духи вернулись; значит, Хьюм вновь обрел свою силу; значит, мы будем путешествовать в фантастическом мире, в котором Миллелотти странствовал всю ночь.

Но ничуть не бывало!

Хьюм вновь потерял свою силу: духи вернулись, но не к нему, а к маэстро, и все, что нам удалось увидеть, — это знаменитый столик, покинувший свой угол и все еще стоявший у кровати, то есть на том месте, где, поднявшись над полом, он подарил мраморный поцелуй бедному Миллелотти.

Что во всем этом было правдой? Оба казались вполне искренними: Хьюм — в своем спокойствии, Миллелотти — в своем волнении.

Нам пришлось удовольствоваться рассказом Миллелотти и подтверждающим этот рассказ зрелищем столика, а также обещанием, что если духи вернутся, то мы будем тотчас оповещены об их присутствии.

Это обещание — не Бог весть что, но, как говорится, и на том спасибо.

XLIV. ФИНЛЯНДИЯ

Скоро уже полтора месяца, как мы находимся в Санкт-Петербурге; нещадно злоупотребив царским гостеприимством графа Кушелева и увидев в городе Петра почти все, что там следует увидеть, я решил совершить поездку по Финляндии.

Однако Финляндия огромна. Ее площадь составляет две трети площади Франции, и из трехсот пятидесяти тысяч населения, разбросанного по этой территории, на квадратное льё приходится в среднем всего шестьдесят пять жителей.

Разумеется, гонимый из Санкт-Петербурга страшной русской зимой, которая всегда имеет начало и никогда не имеет конца, и опасаясь быть застигнутым ею во льдах Волги, я рассчитывал посетить лишь часть Финляндии.

Но куда отправиться: в Або, прежнюю столицу Финляндии; в Гельсингфорс — ее новую столицу; в Торнио, город, считавшийся самым близким к полюсу, пока не стало известно, что Кола, в Архангельской губернии, на три градуса севернее и находится на широте почти 69°?

Но об Або и Гельсингфорсе я знал со слов моего друга Мармье, а о Торнио кое-что слышал от знакомого англичанина, во второй раз направлявшегося туда, чтобы увидеть солнце в полночь; к тому же, хотя и обладая способностью смотреть на все окружающее иначе, чем другие, я, когда путешествую, все же предпочитаю видеть то, что никто прежде не видел, — в этом состоит еще один залог своеобразия. И потому я решил отправиться к Ладожскому озеру, посетив Шлиссельбург, Коневец, Валаам и Сердоболь.

Все знают историю Финляндии и финляндцев, или, вернее, финнов; впрочем, историю этой страны, затерянной в туманах, которые придают ей неясные очертания, можно изложить в двух словах.

Финны, по-латыни "fenni", это на самом деле сбившиеся с пути гунны. Они еще и сегодня по своему национальному типу невероятно похожи на дошедшее до нас описание Аттилы, дикого пастыря их дикого стада. Спустившись с огромных плоскогорий Северной Азии, они в начальную эпоху Римской империи заселили все земли, протянувшиеся от Вислы и Карпатских гор до Волги, но, подвергаясь, в свою очередь, давлению со стороны готов, были частью покорены ими, а частью отброшены в Северную Сарматию и Скандинавию. В конце концов, все более и более теснимые беспрерывными потоками азиатских варваров, они постепенно оказались зажаты в той части Европы, которая на юге ограничена Балтикой, на западе — Ботническим заливом, на севере — Норвегией, а на востоке — безлюдными пространствами, протянувшимися от озера Пиаро до Белого моря, и которая по их имени стала называться Финляндией.

Но когда я утверждаю, что страна получила название по их имени, я говорю прописную истину, а значит, ошибаюсь. В словах "fenni" или "финны" трудно усмотреть происхождение этого названия. Однако его легко обнаружить в слове "Finland" — имени, которое немцы первыми дали этому обширному болоту, принимаемому его обитателями — скорее по привычке, чем по убеждению, — за землю.

В самом деле, если вы взглянете на географическую карту, то Финляндия предстанет перед вами в виде огромной губки: дыры — это вода, а все остальное — это топи.

Скажем теперь о том, зачем эта губка понадобилась императорам России и какие испытания пришлось претерпеть Финляндии, территория которой столь незавидна на взгляд того, кто привык ступать по твердой земле, прежде чем эта страна стала тем, что она представляет собой в настоящее время.