Путевые впечатления. В России. (Часть вторая) - [13]

Как и все скрытые от глаз чудеса, о которых много говорят и которые с нетерпением ожидаешь увидеть, этот шедевр Баруцци, хотя и замечательный сам по себе, становится очередным разочарованием.

Но если и есть здесь истинный скульптурный шедевр, то это «Рыболов» Ставассера. Бронзовый юноша лет пятнадцати-шестнадцати, стоящий по колено в воде, держит в руках удочку, крючок которой заглотнула рыба.

Само собой разумеется, вы не видите ни рыбы, ни крючка, ни удочки, но по судорожно сжатым от терпеливого ожидания губам рыбака, по его застывшему взгляду, по тому, как он затаил дыхание и как напряглась его рука, вы догадываетесь обо всем, что там происходит.

Мы вновь сели в дрожки и, закончив осмотр островов, велели извозчику отвезти нас к Бельведеру.

Бельведер — последнее творение императора Николая; своей всесильной рукой он придавал форму бронзе и граниту, как другие поступают с гипсом и кирпичом. К сожалению, все это выдержано в стиле, наводящем на мысль скорее о силе, чем о вкусе.

Перед Бельведером, воздвигнутым на холме близ деревни Бабигон (то есть Бабий гон) — пусть, кто может, объяснит происхождение этого названия, — расстилаются бескрайние дали, напоминающие просторы океана.

Именно сюда император Николай, одетый, как простой солдат, и императрица и великие княжны, одетые, как простые крестьянки, приходили пить чай и любоваться панорамой, которая тянется до самого моря.

Вот еще одно подражание Малому Трианону.

Отсюда царская семья видела по левую руку от себя старый Петергоф, деревню голландских рыбаков; впереди, правее старого Петергофа, виднелся Саперный лагерь, а вдали справа открывались взгляду Пулково и обсерватория, сооруженная архитектором Брюлловым, братом художника. От обсерватории к Бельведеру тянется равнина протяженностью в десять льё.

Между старым Петергофом и Пулковом, по другую сторону морского залива, ширина которого составляет десять льё, открываются голубоватые очертания Финляндии, которые ограничивают горизонт, словно прямая линия, прочерченная по линейке.

Если же вновь обратить взгляд от залива к Бельведеру, то справа вы увидите купола Санкт-Петербурга, среди которых сверкают золотом наружные своды Исаакиев-ского собора; слева — большой английский парк, прямо перед собой — новый Петергоф и, наконец, поле, усеянное руинами, которые были присланы из Греции королем Оттоном. Бедные руины, вывезенные из Аттики, кажутся такими же грустными, как Овидий, сосланный к фракийцам!

Мы опять сели в дрожки, ничуть не сожалея, что покидаем эти места, и велели отвезти нас прямо к террасе Монплезира.

Как видите, опять французское название!

Эта терраса выходит в сторону залива и вся вымощена мрамором; она затенена великолепными деревьями, но между водой, омывающей ее подножие, и ветвями, служащими ей куполом, можно разглядеть Кронштадт, перекрывающий горизонт лесом мачт и укреплениями, которые ощетинились пушками.

Именно сюда в знойные летние вечера, в прозрачные июньские ночи петергофские щеголихи приходят подышать свежим воздухом.

Эта же терраса — излюбленное место молодых великих князей. Груды камешков имеют честь — как выразился бы прославленный химик Тенар, преуспевавший в качестве придворного еще больше, чем в качестве химика, — быть приготовленными для забавы великих князей, которые, подобно Сципиону в изгнании, занимают свой досуг тем, что бросают в море камушки, заставляя их подпрыгивать на поверхности воды.

Местность оказалась восхитительной, и Муане уведомил нас всех, что, даже если из-за этой его прихоти нам придется на полчаса опоздать к Панаевым, он намерен зарисовать пейзаж.

Желание это было настолько законным и настолько отвечало моим целям, что оно не встретило у меня никаких возражений.

К тому же, после съеденного нами завтрака мы не торопились обедать, опасаясь, что обед будет похож на этот завтрак.

Когда рисунок был готов, мы заняли места в дрожках. Григорович объяснил извозчикам, куда следует ехать, и мы отправились знакомиться с одним из самых видных русских журналистов.

XXXVIII. ЖУРНАЛИСТЫ И поэты

Не стоит и говорить, что журнальное дело в России находится еще в самом начале своего развития, и цензура, даже в наше время, не дает произрастать никаким всходам, пытающимся пробиться из земли.

Бросим беглый взгляд на различного рода ежедневные, еженедельные и ежемесячные издания Санкт-Петербурга и Москвы.

Лишь четыре издающихся в Санкт-Петербурге журнала возбуждают внимание своим появлением.

Первым в их ряду поставим «Современник»: по месту и почет.

Главными редакторами «Современника» являются господа Панаев и Некрасов.

Мы уже говорили, что Панаев — один из самых известных журналистов Санкт-Петербурга; добавим теперь, что Некрасов — один из самых известных поэтов России.

Вскоре мы вернемся к разговору об этих двух людях, столь различных по характеру, но вначале расскажем об их издании.

«Современник» — это ежемесячный журнал, созданный по образцу «Обозрения Старого и Нового света»; он придерживается либерального направления и имеет от трех с половиной до четырех тысяч подписчиков, что позволяет выплачивать щедрые гонорары его сотрудникам.