Путешествия во времени. История - [90]

Понятие «интернет-время» стало специальным термином. Эндрю Гроув, президент компании Intel, сказал в 1996 г.: «Мы живем по интернет-времени». Первое время современные подростки употребляли его просто в значении «быстрее», но наши взаимоотношения со временем вновь менялись, хотя никто не понимал до конца, как и в какую сторону. По интернет-времени прошлое перетекает в настоящее. А будущее? Кажется, возникает ощущение, что будущее уже здесь. Моргни — и готово. Так исчезает будущее.

«Вынужденно наши представления о прошлом, настоящем и будущем все сильнее меняются, — писал в 1995 г. Джеймс Баллард (научная фантастика, больше чем когда-либо, играла роль канарейки в угольной шахте). — Будущее прекращает существование, пожранное всеядным настоящим. Мы присоединили будущее к настоящему как всего лишь один из множества доступных для нас альтернативных вариантов».

Прошлое мы тоже потихоньку присоединяем. Различные организации, от Scientific American до The Bridge World, копаются в своих архивах, чтобы показать читателю, что было новым 50 лет назад. Первая страница онлайновой версии New York Times перепечатывает первые репортажи газеты, посвященные бубликам и пицце. Глобальный разум качнулся назад. В тот момент, когда одержимость новизной казалась более яростной, чем когда-либо, теоретик ностальгии Светлана Бойм[225], умевшая закручивать время, заметила: «Первое десятилетие XXI века характеризуется не поиском новизны, но быстрым распространением ностальгий, которые часто противоречат одна другой. Ностальгические киберпанки и ностальгические хиппи, ностальгические националисты и ностальгические космополиты, ностальгические любители природы и ностальгические метрофилы (любители городов) обмениваются пиксельными выстрелами в блогосфере». Всей этой цветущей и изменчивой ностальгией мы обязаны путешественникам во времени. «Объект романтической ностальгии должен находиться вне пределов нынешнего пространства опыта, — писала Бойм, — где-то в сумраке прошлого или на острове утопии, где время, как на старинных часах, счастливо остановилось».

Какое странное завершение для XX века! Новый век — и даже новое тысячелетие — наступил под звуки телевизионных фейерверков и ансамблей (добавьте еще компьютерную панику), но без малейшего проблеска того великолепного оптимизма, какой отмечал год 1900-й. Тогда все, казалось, ринулись на нос огромного корабля и с надеждой всматривались в горизонт, мечтая о научном будущем: воздушные суда, движущиеся тротуары, Schönwettermaschinen, подводный крокет, летающие автомобили, автомобили на газу, летающие люди. Andiamo, amici![226] Многие тогдашние мечты сбылись. И теперь, когда перед нами рассвет нового тысячелетия, какие яркие мечты расцвечивают для нас год 3000-й? Или 2100-й?

Многие газеты и сайты проводили среди своих читателей опросы на эту тему и были разочарованы. Мы научимся управлять климатом. (Опять.) Пустыни станут тропическими лесами. Или наоборот. Космические лифты. Но практически нет космических путешествий. Несмотря на гиперпространственный двигатель и кротовые норы, мы, кажется, отказались от заселения Галактики. Нанороботы. Война с дистанционным управлением. Интернет в контактных линзах или с подачей непосредственно в мозг через имплант. Беспилотные автомобили — снижение планки в определенном смысле после i futuristi[227] и их ужасающе ревущих гоночных машин. Эстетика футуризма тоже изменилась без всякого манифеста — от больших и дерзких проектов, ярких цветов и металлического блеска к мрачному, неприятно влажному гниению и руинам. Генная инженерия и/или уничтожение биологических видов. Неужели это все, на что мы можем рассчитывать в будущем? Нанороботы и беспилотные автомобили?

Вместо космических путешествий у нас есть телеприсутствие. Понятие это родилось в 1980-е, когда камеры и микрофоны с дистанционным управлением вошли в силу. Глубоководные исследователи и взрывотехники получили возможность проецировать себя куда угодно — проецировать свою душу, свои глаза и уши, притом что тело остается на месте, в безопасности. Мы посылаем роботов за пределы планет и вселяемся в них. В том же десятилетии слово виртуальный, успевшее уже стать компьютерным термином, начало использоваться и в связи с удаленными моделями — «виртуальный офис», «виртуальная мэрия», «виртуальный секс». И разумеется, «виртуальная реальность». Еще один способ воспринимать телеприсутствие — сказать, что люди виртуализуются сами.

Женщина оказывается пилотом квадрокоптера в страшноватой «бета-версии какой-то игры» — что-то вроде стрелялки от первого лица, где даже и «стрелять-то некого», — а поскольку женщина эта — героиня романа Уильяма Гибсона «Периферийные устройства» (The Peripheral, 2014), у нас сразу же возникают сомнения: что здесь виртуально, а что реально. Зовут ее Флинн, живет она, кажется, где-то на американском юге — в глуши, в трейлере возле ручья. Но в настоящем или в будущем? Трудно сказать наверняка. По крайней мере, волны будущего определенно плещут у этого берега. У ветеранов морской пехоты есть шрамы, физические и ментальные, от имплантированной «хептики», то есть виртуальной тактильности с помощью датчиков. В пространстве имен этой эпохи обнаруживаются Кронат, Тесла, Румба, Суши Барн и Хефти Март. В придорожных витринах красуются изделия «фаббинга» — трехмерные распечатки практически любых вещей. Дроны вездесущи. Любое жужжащее насекомое — потенциальный шпион.