Путешествия во времени. История - [61]

[167]?) В этом варианте он надеется изменить историю не убийством Гитлера, а стерилизацией его отца: «Историк в роли Бога. Мне известно о вас столь многое, мистер Так-Называемый-Гитлер, что я могу помешать вам появиться на свет»[168]. А что потом? Станет ли ХХ век после этого счастливым и спокойным временем? («Безумие, конечно. Это я понимал. Ничего у нас выйти не может. Нельзя изменить прошлое. Нельзя переиначить настоящее».) Все, что можно сделать, — это задать вопрос: что если? Романист создает свой мир. Кейт Аткинсон в романе «Жизнь после жизни» (Life after Life, 2013) вновь, в который уже раз, меняет правила. Убийство Гитлера происходит в открывающей сцене романа: героиня Урсула Тодд (на этот раз по фамилии Смерть) стреляет в фюрера из старого армейского пистолета своего отца в мюнхенском кафе 1930 г. практически через столик. Затем она умирает и продолжает умирать снова и снова, в разные эпохи, разными способами, каждый раз начиная заново и пытаясь сделать все правильно. Ее альтернативные жизни похожи на отдельные макаронины-спагетти в кастрюле. «История вся завязана на „что если“», — говорит ей кто-то, как будто она сама этого не знает. Кто-то другой настаивает: «Мы должны свидетельствовать… мы должны помнить этих людей, когда окажемся в безопасности в будущем». Автор романа, Аткинсон, позже сказала: «Я сейчас нахожусь в том самом будущем, и, наверное, эта книга и есть мое свидетельство о прошлом».

Одним из следствий того, что Гитлер — любимая жертва путешествующих во времени убийц, стало то, что он постоянно возвращается к жизни. Вот он, 90-летний, живет в амазонских джунглях в романе Джорджа Стайнера «Транспортировка господина Адольфа Г. в город Сан-Кристобаль» (The Portage to San Cristóbal of A.H.). Или жив-здоров в Берлине и по-прежнему фюрер Германского рейха, выигравший Вторую мировую войну, в романе Роберта Харриса «Фатерланд» (Fatherland). Или слабоумный сифилитик в «Человеке в высоком замке» (The Man in the High Castle) Филипа Дика — Германия выиграла войну, потому что в этой истории Франклин Рузвельт был убит молодым, прежде чем смог взять в свои сильные руки штурвал истории. Вариации на эту тему продолжают множиться. Как литературный жанр подобные рассказы, отступающие от реальных фактов, называют альтернативной историей, или ucronia, uchronie и т. п., или альтисторией. Все эти названия возникли в середине и конце XX века, когда жанр, подпитываясь путешествиями во времени и теориями ветвящихся Вселенных, пережил взрывной расцвет. Но в 1930 г. провидческий рассказ Джеймса Тербера «Если бы Грант пил аппоматтокс» (If Grant Had Been Drinking at Appomattox), обозначенный как продолжение рассказов «Если бы Бут не попал в Линкольна» (If Booth Had Missed Lincoln), «Если бы Ли победил в битве при Геттисберге» (If Lee Had Won the Battle of Gettysburg) и «Если бы Наполеон бежал в Америку» (If Napoleon Had Escaped to America) в журнале New Yorker, задумывался как чистая сатира. Сегодня подобными вопросами задаются профессионалы. Юмор вторгается в академическую историографию. Историческая случайность может захватить воображение человека и сделать его по-настоящему одержимым. В исчерпывающем исследовании «Мир, который не создал Гитлер» (The World Hitler Never Made) Гавриил Розенфельд проанализировал столько альтисторических вариаций на нацистскую тему, сколько смог найти. Он хотел понять, сколько из них в финале делает историю без Гитлера «такой же или еще хуже, но не лучше»[169]. Он обнаружил, что счастливые финалы в таких произведениях можно пересчитать по пальцам. Часто авторами не только самых странных, но и самых строго аналитических подходов к истории становятся авторы научной или не слишком научной фантастики.

Все могло бы быть иначе. Враг вступает в город, пленных не щадя, потому что в кузнице не было гвоздя[170]. Я мог бы быть участником событий. Сожаление — надежный источник энергии для путешественника во времени. Если бы только… что-нибудь. Каждый писатель в наши дни знает об эффекте бабочки — легчайший взмах крыла способен изменить ход великих событий. Лет за десять до того как метеоролог и теоретик хаоса Эдвард Лоренц выбрал для своих иллюстративных целей бабочку, Рэй Брэдбери уже ввел бабочку, меняющую ход истории, в свой рассказ «И грянул гром» (A Sound of Thunder), написанный в 1952 г. В этом рассказе машина времени — просто машина, неопределенное сооружение из «серебристого металла» и «ревущего света» — переносит клиентов, заплативших деньги, на сафари во времени, в прошлое, в эпоху динозавров. Если оставить в стороне необязательные дополнения в виде кислородных масок и интеркомов, само путешествие во времени выглядит чисто по-уэллсовски: «Машина взвыла. Время было словно кинолента, пущенная обратным ходом. Солнца летели вспять, за ними мчались десятки миллионов лун… Машина замедлила ход, вой сменился ровным гулом»[171]. Операторы сафари пытаются соблюдать осторожность и ничего не менять вокруг, поскольку беспокоятся об истории.

Малейшее отклонение сейчас умножилось бы за шестьдесят миллионов лет совершенно непропорционально… Скажем, мертвая мышь ведет к небольшому отклонению в мире насекомых, дальше — к угнетению вида, еще дальше — к неурожаю, депрессии, голоду… А может быть, итог будет совсем незаметным — легкое дуновение, шепот, волосок, пылинка в воздухе, такое, что сразу и не увидишь. Кто знает?