Путешествия П. А. Кропоткина - [9]
друзьям и знакомым об Амуре и Восточной Сибири производили
большое впечатление и передавались из уст в уста.
СНОВА В СИБИРИ
Недолго пробыв в Петербурге, Кропоткин вернулся в Иркутск.
Опять ему пришлось от Нижнего Новгорода ехать на лошадях.
Это зимнее путешествие протяжением около пяти тысяч километров
показалось ему совсем легким и приятным по сравнению с
предыдущим, осенним.
Мороз стоял не особенно сильный, дорога была отличная.
Кошевка легко неслась по накатанной дороге. Пассажир лежал в
кошевке, закутанный в двойную меховую полость, и на плечи ещё
накидывали доху. От холода не приходилось страдать даже при
сорока или пятидесяти градусах мороза. На всех станциях
перепрягали лошадей. Кропоткин как курьер путешествовал без задержек,
с остановками только на час для обеда. И через девятнадцать
дней после выезда из Петербурга он был уже в Иркутске. За сутки
он проезжал в среднем километров триста.
Тройка небольших сибирских лошадей быстро мчала легкую
кошевку. Дорога шла или по замерзшим рекам, или по широким
просекам среди заснеженной тайги, сверкавшей на солнце
серебряным убором. Огромные старые пихты и ели протягивали к дороге
спои вечнозеленые ветви, отягченные снежными шапками. Стояла
спокойная, безветренная тишина яркого сибирского зимнего дня или
светлой, лунной ночи. Во время пути Кропоткину несколько раз
удалось наблюдать удивительные картины изменчивой игры
северного сияния — «сполохов», как его называют северяне. Это было
в безлунные ночи. Ниже Полярной звезды начинали вдруг
струиться бисерные нити зелено-голубых лучей. Они двигались, как
колеблющийся прозрачный лучистый занавес.
Нельзя было оторвать глаз от сияния, которое охватывало чуть
не половину неба. Оно расширялось, играло перламутровыми тонаг
ми. Картина менялась с каждым мгновением. Вдруг появлялись
розовые лучи. Потом так же постепенно сияние переходило в
светлые, едва заметные зелено-голубые бисерные нити и так же
незаметно угасало, как начиналось.
В Иркутске он с удовольствием вспоминал эту
девятнадцатидневную дорогу без остановок на ночлег. За один год он сделал
два конца — от берегов Тихого океана до Финского залива и
обратно - - на баржах, лодках, верхом, в повозках и на санях и
лишь небольшую часть пути на пароходе и по железной дороге.
Так начал Кропоткин свои путешествия.
При встрече с русскими людьми, осевшими на берегах Амура,
он узнал, как велика их тяга к этим краям и землям. Но то, чем
был увлечен и что хорошо понимал двадцатилетний юноша
Кропоткин, было совсем чуждо в то время петербургским сановникам
и высшим государственным деятелям. Кропоткину стало ясно, что
интересы и мечты забайкальских казаков после присоединения
Амура к России сосредоточились вокруг нового, невиданного ими
края. От первых семей, поселившихся в верховьях Амура,
родственники получали известия, что они там хорошо устроились. Как
всегда бывает, доходили и иные слухи: сообщали о больших
трудностях, переживаемых на Амуре первыми поселенцами. Но жители
сурового Забайкалья знали, что по берегам Амура земли
плодородные и страна на Амуре благодатная. Только путь туда далек
и очень труден. Шли по горным, почти неизведанным тропам,
доступным только в летнюю пору года. После дождей, в непогоду,
они становились опасны и почти непроходимы.
Всем было ясно, что разыскать прямой, короткий путь к
Амуру — задача нужная и неотложная.
Должность чиновника особых поручений по казачьим делам
при штабе генерал-губернатора не удовлетворяла и тяготила
Кропоткина. Молодого исследователя увлекала мечта о новом
путешествии, и, вернувшись из Петербурга, он начал готовиться к
географическим исследованиям Маньчжурии.
Ему казалось недопустимым, что у порога Амура лежит
громадный край, «так же мало известный, как какая-нибудь африканская
пустыня».
* * *
Готовясь к далекому путешествию, Кропоткин не отказывался
и от служебных поездок по Сибири. Как-то ему пришлось
остановиться в одном из станков' на гористом берегу Иртыша, в пади,
то-есть в узком, расширяющемся к берегу ущелье. Поселок состоял
всего из пяти дворов. Они жались тесно друг к другу, одной
семьей, как все сибирские деревни. Кропоткина поразили там
высоченные старые сибирские кедры. Их было всего пять, по числу
дворов. Когда-то в этой пади был, очевидно, первобытный
кедровник. Пять сохранившихся великанов были живыми свидетелями
былого. Величественно стояли кедры, как мощные колонны в четыре
обхвата. Они тянулись к небу без ветвей до высоты примерно трех-
четырехэтажного дома. А вверху стройная крона поднималась к
небу, точно зеленая папаха. Высота этих кедров превышала раза в
три самые высокие деревья, которые когда-либо видел Кропоткин
в дворцовых парках окрестностей Петербурга или в помещичьих
имениях, где были столетние липы и трехсотлетние дубы. Поражали
грандиозность, стройность и мощь этих удивительных красавцев.
Все пять были похожи один на другого, как родные братья. Крона
каждого из них покрывала целиком весь двор. Двухэтажные избы
выглядели под ними, как избушки на курьих ножках.
Был жаркий июльский день, жгло солнце, а под кедрами
было прохладно, уютно. Хозяйка накрыла под кедром стол и
принесла самовар. Угощая Кропоткина, она с соболезнованием
