Путешествие вокруг света - [69]

Свирепствуй, шторм, свое верши ты дело!

Ты мачту прочную легко сломал.

Чтоб ни одна доска не уцелела,

Ты снова шли на нас за валом вал.

На дне, я верю, мы покой найдем,

От штормов и от бурь навеки отдохнем.

Что там за треск? Опять волна закрыла свет?

Ну что ж, пускай! Свершилось. Тонем? Нет!

Ко дну мы не идем. Нас волны вновь качают

И гроб наш тесный к небесам вздымают.[18]

Жизнь нашего Каду, этого нового Одиссея в тропиках, в обширной акватории, равной Атлантическому океану, была весьма кипучей, деятельной. Каду никогда не видел, чтобы вечно текущие лазурные волны останавливали свой бег, чтобы пышная зелень лесов увядала, и теперь, в эти дни, он впервые наблюдал, как затвердевает вода, как падает снег. Я не хотел заранее ничего ему рассказывать о нашей ужасной зиме, чтобы он не счел меня лжецом прежде, чем сам все увидит, и мои слова окажутся печальной правдой.

17 апреля мы пообещали нашему другу, что завтра его взору предстанет земля с высокими, зубчатыми, сверкающими белизной вершинами. Ветер улегся, и вечером 18-го показались Алеутские острова.

Мы находились к западу от Уналашки. На южных низменностях снег уже растаял. Китов, обычно проводящих лето в этом районе, еще не было. Возможно, те самые киты встретились нам между 45° и 47° сев. широты. В это время года на севере Великого океана не было таких продолжительных, устойчивых туманов, как в прошлом году, когда мы находились здесь в мае — июне.

Удивительно красиво 21 апреля выглядели покрытые снегом горы Умнака в кроваво-красных лучах восходящего солнца на фоне темных облаков. В этот день мы попытались пройти между Умнаком и Уналашкой. Вдруг ветер изменился, все кругом потемнело от налетевших снежных вихрей. Положение стало небезопасным. «Близился час нашей гибели, когда ветер неожиданно спасительно переменил направление»,— писал капитан Коцебу. Ночью мы вышли в открытое море к югу от Уналашки.

22 и 23 апреля при ясной погоде и слабом ветре, который часто прекращался, мы искали проход к востоку от Уналашки. 24-го, держась прямо против ветра, мы прошли пролив между Уналашкой и Уналгой. «Рюрик» шел, с трудом преодолевая весьма сильное течение, которое можно было сравнить с прибоем. Пушечным выстрелом мы просигналили показавшейся вдали четырнадцативесельной байдаре, чтобы та приблизилась; она подошла, когда мы при полном штиле стали у скалистого выступа. Ветер перешел в шторм, сопровождавшийся бесчисленными снежными вихрями. Сначала мы стали на якорь в открытой бухте, а 25-го нас отбуксировали во внутреннюю бухту, где неподалеку от селения Иллюлюк было брошено четыре якоря.

В тот год зима отличалась необычным обилием снега, толстым слоем покрывавшего склоны. Природа еще не проснулась, растения не цвели, кроме вороники (Empetrum nigrum) с ее темными, почти пурпурными листьями. К середине месяца снег постепенно отступил на вершины. 24-го под солнцем зацвели первые цветы — анемоны и орхидеи. К концу мая выпал свежий снег, некоторое время державшийся на склонах; ночью подмораживало. Только в июне начали распускаться все цветы.

Корабль, чей бугшприт был сломан у основания, остальные мачты повреждены, такелаж пришел в негодность, медная обшивка содрана и лишь замедляла ход, необходимо было разгрузить и килевать, предстояло также заменить оснастку, укоротить и отремонтировать старый бугшприт. Дел было много, и работы начались незамедлительно.

Все, что капитан в свое время потребовал для оснащения нашей второй экспедиции на Север, было частично готово, частично еще находилось в работе и вскоре было завершено. 27 мая из Кодьяка прибыли два переводчика, говорившие на языках народов северного побережья Америки, среди которых жили. Они производили впечатление знающих людей.

Капитан переехал на берег к Крюкову, агенту Компании^{186}, у которого мы только питались, но жить продолжали на корабле. К нашей радости, каждую субботу топилась баня.

Пища наша состояла в основном из рыбы (лосось и крупная камбала). Воистину, воистину — самая скверная пища, какую только можно найти. Зато большой рак (Maja vulgaris) (лучшее из того, что попадало к нам когда-либо на стол) действительно хорош. Очень хотелось растительной пищи. Из овощей имелась в достатке крупная репа; ее варили, и нам нравилось. Мы собирали и дикорастущие коренья, зонтичные, щавель и молодые побеги Uvullaria amplexifolia, по вкусу напоминающие огурцы. Позже пошла в ход ягода, особенно много было красивой на вид, но не очень вкусной малины (Rubus spectabilis). Русские и алеуты повсюду едят стебли борщевика (Heracleum), в изобилии растущего в горных долинах. Крюков приказал зарезать для нас корову из своего небольшого стада. Несколько раз мы пробовали китовый жир. Он был невкусен, но съедобен. Теперь надо упомянуть и о том, что действительно нельзя было есть и что пришлось изъять из нашего питания.

Из животных, взятых на Оваи, мы сохранили в качестве подарка для жителей Уналашки супоросую свинью (на Уналашке уже были свиньи — в другой части острова — в Макушкине (Макушине]). Свинью, опоросившуюся в первые дни нашего пребывания, кормили рыбой; один поросенок попал к нам на стол; пища матери сообщила его мясу нестерпимый привкус рыбьего жира, который не был так противен даже у морских птиц и млекопитающих.