Путешествие Вениамина Третьего - [2]

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Кто такой Вениамин, откуда он родом и как он ни с того ни с сего стал путешественником

«Всю свою жизнь, — рассказывает о себе сам Вениамин Третий, — то есть вплоть до того, как я задумал совершить свое великое путешествие, я провел в Тунеядовке. Здесь я родился, здесь воспитывался, здесь же в добрый час и сочетался браком с женой своей, благочестивой Зелдой, — да пошлет ей господь долгие годы».

Тунеядовка — маленький городок, заброшенный уголок, в стороне от почтового тракта, почти отрезанный от мира. Случится, попадет туда кто-нибудь, — жители распахивают окна, двери и с удивлением разглядывают нового человека. Соседи, высунувшись из окон, спрашивают друг у друга: «Кто бы это мог быть? Откуда он к нам свалился?.. Что ему нужно?.. Спроста ли это?.. Нет, не может быть! Так просто, ни с того ни с сего не приезжают! Видимо, здесь кроется нечто такое, что надо разгадать…»

При этом каждый пытается блеснуть смекалкой и житейским опытом. Догадки, одна другой чудовищней, сыплются как из дырявого мешка.

Старики рассказывают истории, приводя в пример подозрительных «гостей», которые в таком-то и таком-то году приезжали сюда. Шутники норовят сострить, и иной раз не совсем пристойно. Мужчины пощипывают бородки и ухмыляются. Пожилые женщины полушутя, полусердито бранят остряков. Молодухи переглядываются исподлобья, прикрывают рот рукой и давятся, едва сдерживая смех. Рассуждения по этому поводу катятся от двора к двору и, словно снежный ком, разрастаются, набухают, пока не докатятся до самой синагоги — за широкую печь, куда обыкновенно доходят всевозможные слухи и толки о всяких делах и событиях, — будь то семейные тайны или же политические суждения насчет Стамбула, насчет турка или австрияков; будь то дела денежные, как, например, о размерах капиталов Ротшильда по сравнению с достоянием крупных окрестных помещиков или других известных богачей; или будь то последние новости о гонениях на евреев, о племени красноликих израильтян[4] и тому подобное. Каждый из этих вопросов обсуждается особым комитетом, состоящим из благообразных пожилых людей, просиживающих в синагоге с утра до полуночи, покинувших на произвол судьбы жен и детей своих и всецело бескорыстно, безвозмездно, спасения души ради, отдавшихся нескончаемым беседам и спорам. Отсюда все эти спорные вопросы частенько перекочевывают в баню, на верхний полок и там при полном сборе местечковых обывателей получают окончательное, не допускающее возражений разрешение. После этого никакие властители Востока и Запада, хоть становись они на голову, ничего не изменят. Турецкий султан на одном из таких заседаний чуть было не попал в беду. Не будь среди почтенных хозяев нескольких ярых его приспешников, кто знает, что бы с ним стряслось!.. Бедняга Ротшильд чуть было не лишился там десяти — пятнадцати миллионов. Впрочем, несколько недель спустя, когда в бане было не очень холодно и веники беспрерывно взмывали кверху, публика, что называется, расщедрилась, и Ротшильду сразу накинули миллионов полтораста чистой прибыли…

Что касается самих обитателей Тунеядовки, то они, не про вас будь сказано, люди бедные, можно сказать — нищие. Но нужно им воздать должное — бедняки они веселые, жизнерадостные, неунывающие. Если спросить невзначай тунеядовского еврея, как и чем он перебивается, бедняга в первую минуту не найдет что ответить, растеряется. А придя в себя, проговорит смиренно:

— Я? Как я живу? Да так… Есть на свете бог, скажу я вам, который печется обо всех своих созданиях… Вот и живем… Авось он, скажу я вам, и впредь не оставит нас своими милостями…

— Чем же вы все-таки занимаетесь? Знаете какое-нибудь ремесло или другим чем кормитесь?

— Грех жаловаться… Господь бог одарил меня голосом. По праздникам я молюсь у амвона, обрезание делаю, мацу раскатываю мастерски, иной раз молодого человека с девицей сосватаю… У меня и место постоянное в этой вот синагоге имеется. Кроме того, я, между нами говоря, содержу шинок, который «доится» помаленьку, а коза у меня, не сглазить бы, и вовсе неплохо доится. К тому же здесь неподалеку есть у меня богатый родственник, — и его на крайний случай подоить можно… А помимо всего прочего, скажу я вам, есть на свете бог, да и евреи — народ жалостливый, сердобольный… Так что, скажу я вам, нечего господа гневить!

И еще нужно воздать должное тунеядовцам — люди они без причуд: в нарядах неприхотливы да и в еде не слишком привередливы. Истрепался, к примеру, субботний кафтан, расползается по швам, порван, грязноват, — ну что поделаешь! Все-таки он как-никак атласный, блестит. А что местами сквозь него, как в решето, голое тело видать, так кому какое дело? Кто станет приглядываться? Да и чем это зазорнее голых пяток? А пятки разве не часть человеческого тела?!

Кусок хлеба с кулешом — были бы только, — чем плохой обед? А уж о кисло-сладком мясе с булкой в пятницу, если есть у кого, — и говорить нечего. Это ведь достойно царского стола! Лучше этого, пожалуй, и на свете нет! Если бы кто-нибудь стал говорить тунеядовцам об иных блюдах, кроме фаршированной рыбы, жаркого, тушеной моркови или пастернака, на него посмотрели бы как на дикаря и отпустили бы по его адресу немало язвительных словечек, высмеяли бы: с придурью он, что ли, или рехнулся и пытается заморочить тунеядовцам голову всякими небылицами — пролетала, мол, корова над крышей и яичко снесла…