Путешествие в страну миражей - [2]

Лучшим утешением ученому могло бы служить то, что его усадьба, его любимый Борок стал одним из научных городков страны. Здесь разместился Институт биологии внутренних вод Академии наук СССР. Отсюда ученые уходят на своих белых судах, как Магелланы, на поиски неведомого: от Рыбинского водохранилища можно плыть в любую сторону — к северным озерам, к предгорьям Урала, к южным морям. Сюда, в этот тихий уголок, еще не тронутый ни туристами, ни дачниками, и отправился я, чтобы отдохнуть от жары, от страстей того несносного лета.

Но и в Борке были все та же сушь, те же разговоры об антициклоне, о Солнце и его влиянии на капризы погоды.

— Тебе надо на необитаемый остров, — посочувствовал мне один из друзей-ученых.

— Где его теперь найдешь?

— Считай, что тебе повезло. В двух часах езды на катере есть уютный необитаемый островок. Гектаров на четыреста.

Это было несерьезно. Чтобы вездесущие туристы не углядели такое чудо?

— …Остров, правда, с изъяном, он плавучий. В сорок первом, когда заполнялось водохранилище, всплыли торфяники, с тех пор и плавают…

Так я попал в самое неисхоженное место на всей Европейской части страны. Сочно-зеленая равнина простиралась до горизонта и упиралась в мутную полосу дальних лесов. На острове там и тут копнами темнели кусты, зеленели зыбкие лужайки и рос мягкий болотный пушок. Местами он был так плотен, что издали казалось, будто кто расстелил серебристо-белые простыни. У самого берега стоял небольшой сарай, построенный еще зимой ночевавшими здесь рыбаками. В метре от стены плотная дернина острова обрывалась, и за ней, за паутиной коричневых корневищ, сразу чернела пугающая глубь. В сарае стояла вода, но на сеновале под наполовину уцелевшей крышей было сухо и уютно.

Размышляя, я подолгу лежал на куче пересохшей травы, совсем не пахнущей пылью, как это обычно бывает на сеновалах, и смотрел на затуманенный зноем горизонт, где время от времени проплывали белые теплоходы. Иногда казалось, что они, как сказочные скитальцы морей, не плывут, а летят над водой: горячий воздух искажал перспективу.

Однажды увидел коров, мирно гулявших по темному лугу. Я думал, что остров сдвинулся с места и приплыл к берегу. Оказалось — мираж. Коровы ходили по воздуху, то резко вырисовываясь, то становясь прозрачными, как призраки. Я смотрел на них и не мог наудивляться, еще не догадываясь, что очень скоро мне предстоит видеть миражи чаще, чем кинофильмы.

В первый день своей робинзонады я наслаждался уединением. И словами древних гимнов хвалил Солнце, которое здесь, у воды, казалось, как всегда, добрым и желанным: «Чуден восход твой, о, Атон, владыка веков вечно сущий… Ты — бог, сам себя создающий, ты — бог, все собой породивший…» И соглашался с поэтом, утверждавшим, что «спокойствие души — ценнейший дар земли».

Но спокойствия души не получилось. Уже на другой день снова затосковал по влажным туманам, по шороху дождя по крыше. На третий пришло нервозное беспокойство, тревожное ожидание беды. Почему-то вспомнилось землетрясение, которое мне пришлось пережить однажды в Термезе, когда, выскочив из гостиницы, мы стояли толпой посреди площади, боясь прислониться даже к вздрагивающим столбам. Привыкшие к надежности домов, отгораживающих нас от стихий, к активности, помогающей преодолевать страх, мы теряемся, если оказываемся перед необходимостью пассивно ожидать независимого от нас исхода.

А солнце жгло немилосердно, подавляя все: и прохладу от воды, и ветер, и мое желание думать. Как матрос, измученный долгим плаванием, я стал считать дни своего уединения, с нетерпением ожидая условленного часа, когда должен был прийти катер.

— Когда же дождь?! — вопрошал я по утрам, с нетерпением оглядывая безупречно чистое небо. И шел купаться, чтобы заглушить смутное беспокойство. Но долго сидеть в воде не мог: почему-то начинал думать о неизвестных тварях, живущих в темных глубинах под островом. Неведомая опасность, исходившая от упрямого Солнца, порождала боязнь всего неведомого.

Как-то ночью проснулся от грохота. Белые молнии метались над черной водой. Ветер гнал крутую волну, прохладный и влажный ветер — предвестник перемены погоды. Серые тени оглушенными призраками падали в прибрежные кусты. Но мне ни чуточку не было страшно. Я стоял под стрехой, держась за кромку крыши, и кричал, и пел во весь голос что-то воинственно-радостное. Мне некого было стесняться. Единственные живые существа — птицы, как я уже успел убедиться, не отличали человеческого поведения от нечеловеческого.

Потом я долго лежал на спальном мешке, смеясь от тихой умиротворенности души, все ждал шороха первых капель на драночной крыше. Так и уснул не дождавшись.

Когда проснулся, увидел сухой валежник на берегу и безупречно голубое небо. Из-за моря выплывало вчерашнее белое злое Солнце.

— Ну когда же дождь!

Мне вдруг подумалось, что это восклицание напоминает молитву. «Ну и что, что бога нет, разве богу молились первобытные люди? Его тогда еще не придумали. А ведь молились. Не словами, быть может, только жаждущими взглядами, заискивающими улыбками, всеми своими надеждами молились этому непонятному небу, с которого все напасти. Ведь молятся, когда не понимают, когда чувствуют свое бессилие, свою никчемность перед чем-то угнетающе огромным и безжалостным.