Путешествие по стране Руставели - [40]

Когда я хочу подняться по широкой, дугой поднимающейся лестнице, Реваз вдруг хватает меня за рукав.

— Стой! Осторожно! — кричит он с расширившимися от страха глазами и оттаскивает меня назад.

Недоуменно я смотрю на него, а затем снова на лестницу. Обычная лестница, выбитая в скале, прочная, только довольно стертая.

— Вот, посмотрите! — Реваз наклоняется и показывает на три ступеньки, средняя из которых, видимо, была вставлена заново позже.

Я не понимаю. Что в этом особенного? Тут на овальном потолке я замечаю широкую темную щель.

— Это вовсе не обычная щель, как вы, может быть, думаете.

— Ах вот оно что… — Кое-что для меня начинает проясняться. — Скрытое предохранительное устройство?

— Падающие ворота! Посмотрите-ка хорошенько наверх!

Действительно, в щели вырисовывается нижняя кромка толстой каменной плиты.

Непрошеные гости, проникавшие сюда, становились — как только они ступали на эти ступеньки — жертвами падающей переборки. Дальше этого места не проходил никто!

Прижимаясь спиной к стене, мы пробираемся мимо зловещих падающих ворот. Хотя они и блокированы, Реваз не хочет рисковать.

Спускаемся вниз. На самом нижнем этаже я с удивлением осматриваю винные погреба и множество встроенных в скалу амфор: огромные, без ручек глиняные сосуды, вмещающие в себя до 50 литров воды, масла или вина. На другом этаже размещена аптека — средней величины помещение, в стенах которого высечены не только полки, но и ряды круглых выемок для мазей и горшочков с травами.

Бросается в глаза то, что хотя жилые помещения и расположены по одинаковому принципу, но различаются по размеру и тщательности убранства. Попадаются залы, отличающиеся более внушительными размерами. Потолки в них не горизонтальные и не имеют следов кайла, а сходятся в парящие ровные своды; и перемычки дверей, а также альков, изящно изогнуты и окружены по бокам колоннами. Часто в залах, выполненных безупречно с архитектурной точки зрения, находятся дополнительные ниши, даже целые покои и, кроме того, молитвенная ниша с алтарем. Эти просторные залы с самым богатым архитектурным убранством являлись, наверное, покоями царицы Тамары…

Я пытаюсь представить себе то время…

На стенах отражается уютный желтоватый свет от слабо мерцающих свечей в золотых подставках, изготовленных грузинскими мастерами. В развевающихся шелковых одеждах спешат служанки. Они вносят в серебряных сосудах превосходные вина, разносят в серебряных чашах инжир, яблоки и виноград и подают на серебряных подносах дымящиеся, ароматно пахнущие закуски. Царице они отвешивают глубокий поклон. Тамара только что прискакала со своей свитой из столицы и освежилась, приняв ванну за темно-синим занавесом. Из-под длинных ресниц она рассматривает поданные яства. Ростеван, ее любимая служанка, вопрошающе молча наклоняется к ней. Затем она подает знак в сторону одной из ниш. В тот же момент оттуда раздается задушевное звучание народных инструментов и пение придворных певцов.

Тамара поднимает глаза, смотрит на сводчатую дверь портика. Солнечный свет, падающий через окно, заставляет светиться голубизну ковра, голубое свечение вибрирует в воздухе, как небо этого лета, которое уже не раз заволакивали темные тучи войны…

Реваз прерывает мои мечтания:

— Где ты, Гюнтер? Сейчас будет самая большая достопримечательность: церковь Богоматери!

Его праздничное настроение передается и мне, когда я следую за ним в большой, почти десятиметровой высоты, зал. Все стены сплошь украшены росписями и орнаментами. Через несколько больших и маленьких окон на них падает свет, такой яркий, что, ослепленный им, я вначале не могу различить, что находится впереди: статуя или человек.

Я замираю за спиной Реваза. В центре города, в скале, среди всех покоев и гротов, в лабиринте этой многоэтажной крепости встретить еще и искусно выполненное место, предназначенное для раздумий, я и не ожидал. Про статую между окнами я забываю.

Так же как и в портике, все стены церкви украшены настенной росписью: евангельскими сюжетами, изображениями святых и различными орнаментами.

Реваз обращает мое внимание на тщательную обработку поверхности кладки, на отдельные росписи и орнаменты и, оживляясь, поворачивается ко мне. Его объяснений я больше не слышу. На том месте, которое он мне загораживал, на освещенной солнечными лучами стене я вижу картину. Она предстает передо мной во всем своем величии: в окружении святых и ангелов расположены две светские фигуры в богато расшитых жемчугом и украшенных парчой одеждах: царь и царица.

— Георгий III и его дочь Тамара, — шепчет Реваз.

Тамара. Мой взгляд переходит то на отца, то на дочь. Чем больше я рассматриваю оба лица, тем больше меняется мое первоначальное впечатление… Для художника Тамара была все же не просто какой-то, хотя и красивейшей, женщиной, а всемогущей повелительницей, и потому ее изображение на портрете должно было быть величественным. Женскую кротость и силу чувств, привлекательность округлых, белых, как лилия, щек он мог наметить только завуалированно. На властно сжатых губах запечатлено целомудрие…

Тихое поскрипывание по каменному полу напоминает мне о моем сопровождающем. Где он? Менее чем в десяти шагах от меня находится то, что я принял сначала за статую. Золотой фон настенных росписей отражает пурпурный свет солнца, падающий на стены, на стоящую там фигуру женщины.