Путешествие по арабским странам - [58]

— Как вам угодно, — сказал Махмуд великодушно, уселся на свое место и закурил.

— Гашиш? — спросил Петер, чтобы навести разговор на эту тему.

Махмуд отрицательно покачал головой и ухмыльнулся.

— А пробовали?

Он посмотрел на Петера и кивнул.

— Это случилось, когда мать сказала, что мне пора жениться. Мы тогда собрались с ребятами, знаете, как это бывает.

— Ну и как?

Ощущение очень приятное.

— Как после вина?

— Этого я не знаю.

— Никогда не пили?

— Нет. Но это, наверно, опаснее, чем алкоголь, — сказал Махмуд. — Один мой друг, когда накурится гашиша, ночью всё просыпается и громко смеется. Жена тогда тоже просыпается, слышит, как он смеется, и спрашивает: «Ты сошел с ума?» Опасно, опасно, — повторил он и покачал головой.

— А больше не пробовали? — спросил Петер как бы мимоходом.

— Нет. С тех пор как женился, ни разу.

— А как ваш друг употребляет это? — Петер сознательно избегал произносить название наркотика.

— Он развертывает сигарету, кладет кусочек в табак, опять свертывает и курит. Нужно сначала хорошо поесть, закусить обед фруктами, сладостями, разными деликатесами и курить только дома, одному или с близкими друзьями. Иначе — двадцать пять лет тюрьмы.

— Контрабанда?

Он кивнул.

— А дорого стоит?

— Кажется, — сказал он нерешительно, — около полутора фунтов за кусочек величиной с ноготь большого пальца.

Они разговорились, никто им не мешал, и Петер решил спросить, много ли у Махмуда друзей.

— Много, но не деловых. Друг — это не тот, кого я угощаю хорошим обедом, чтобы потом заключить с ним сделку. С друзьями я живу одной жизнью, их заботы — мои заботы. Если у меня назначено десять деловых встреч, а мой друг заболел, я первым делом спешу к нему и спрашиваю, чем могу помочь. А если у него нет денег, я сую ему в карман несколько фунтов или сигареты, чтобы он чувствовал себя человеком и чтобы ему жилось не хуже, чем мне.

— Друзья, мне кажется, значат здесь часто больше, чем женщины, — сказал Петер.

— Женщина и друг — это разные вещи. До женитьбы я дружил только с ребятами. У нас юноши и мужчины часто ходят под руку или взявшись за руки. За иностранцами я этого не замечаю.

— Да, это нигде не принято, — подтвердил Петер.

Махмуд снова ударил рукой по красивому чемодану и назвал прежнюю цену.

— Я, правда, честный, — произнес он, будто хотел сказать: «Я — исключение в прекрасном порту Александрия».

В скором поезде, отправлявшемся из Александрии, был пульмановский вагон, прицепленный непосредственно к локомотиву. Это длинный вагон с кондиционированным воздухом, с широкими, очень мягкими креслами в белых чехлах, с откидными спинками. Проводник посадил Петера около окна.

Кто-то постучал в окно: предлагали пачку сигарет.

В вагоне было сорок мест. Часть из них была занята, исключительно мужчинами.

В окно снова постучали: на этот раз предлагали плитку шоколада.

Явился проводник и повернул свободное кресло перед Петером сиденьем к пассажиру.

Снова стук в окно: газеты. Торговцы продолжали идти один за другим. Когда поезд тронулся, кто-то постучал снаружи в последний раз, тревожно, будто предостерегая от невосполнимого ущерба, но столь упорно навязываемая плитка шоколада, так и осталась в руках разочарованного владельца.

Начинался вечер. Петер довольно поздно пообедал в ресторане гостиницы. На накрытых белыми скатертями столах стояли вазы с цветами, внизу виднелись скамеечки для ног, обтянутые плюшем. Рядом с Петером за двойным столиком расположились английские туристки, принадлежавшие, по-видимому, к среднему сословию. Женщина лет сорока с подколотыми косами, с пышным бюстом, который не мог поднять никакой бюстгальтер, была затянута в синий с белым искусственный шелк. Ее дочь, малокровная девица, словно изнемогающая от голода и жажды, была одета в платье такой же расцветки; наряд дополняла нитка жемчуга на плоской груди. Рядом с ней сидела зрелая дама, по-видимому всем сердцем преданная своему покойному мужу, — у нее на пальцах было два обручальных кольца, что, впрочем, не мешало ей носить платье с глубоким декольте и золотые серьги и ярко мазать. губы. Ей не уступала ее соседка, замужняя женщина. Розовая батистовая блузка и перекинутая через спинку стула розовато-серая шерстяная кофточка были призваны оттенять ее волосы цвета тициановой меди; подведенные темным глаза — смягчать ее крупный нос; низкий вырез — открывать обольстительный бюст. Компанию довершала полная седая женщина в очках с руками ядовито-красного цвета, одетая в белую спортивную блузу. За этим же столом сидела супружеская пара, она — в платье из клетчатой шотландки, он — в темном костюме, оба очень простые, казавшиеся здесь существами из иного мира. Это были египтяне. Можно было лишь догадываться, как попали в общество англичанок эти люди, совсем не походившие на них ни манерой держать себя, ни внешним видом. Может быть, муж одной из англичанок поддерживал деловые связи с египтянином. Разглядывая своих соседей, Петер вспомнил слова одного европейца-колонизатора, который уже очень давно жил в Александрии: «Теперь тут больше нечего делать. Тридцать лет назад, когда я проходил по тротуару, любой египтянин, даже хорошо одетый, обязан был сойти на мостовую».