Путешествие на Восток - [23]

Во вторник, 6 Июня, отправился я из Бекфея в 6-м часу утра. Ночевать должен я был в Захле; часов за 7 или 8 – заезжал я в иезуитский монастырь возле дома эмира. Два иезуита, церковь и школа. В горах есть и другие иезуитские заведения. Нельзя не отдать справедливости иезуитской и вообще римской церковной деятельности. Зовите ее властолюбием, по она приносит полезные плоды, а лица, которые именем церкви действуют, достойны всякого уважения и не заслуживают никакого нарекания. Они учат тому, во что сами верят и чем проникнуты с детства. Церковь их может быть ошибается, но они добросовестные, ревностные исполнители её воли и учения. Самоотвержение их поразительно. Духовные лица эти вообще люди образованные и должны жить посреди невежества и лишений всякого рода. Что же им делать, как не пропаганда? На то они и посланы – духовные воины, разосланные по всем концам мира, чтобы завоевывать края оружием слова и покорять завоеванных власти, пославшей их. Они бодрствуют на страже и не упускают ни одного случая умножить победы свои. Да, это жизнь апостольская. От настоятеля узнал я, что жив еще иезуит патер Мозавен, который был при мне в иезуитской школе в Петербурге. Я просил его передать ему поклон от старого ученика, про которого он вероятно забыл, хотя он, и вообще иезуиты, меня любили и отличали; но никогда, ни пол-словом не старались поколебать во мне мое вероисповедание и переманить к себе. Можно охуждать правительство или владыку за честолюбие его, но преданные ему воины, которые, не жалея трудов жизни своей, ратуют с честию и самоотвержением по долгу совести и присяги, возбудят всегда почтение во всех беспристрастных людях, и потому толки о пронырствах римского духовенства всегда мне кажутся нелепы. Духовные начала, на коих основана церковь наша, могут быть чище, но духовное воинство римской церкви образовано и устроено гораздо лучше нашего. Их точно снедает ревность о Доме Господнем – как, то есть чем, учили их признавать этот Дом. Смешно же требовать от этих миссионеров, чтобы они обращали в христианство в пользу протестантской или греческой церкви, а надобно же обращать или набирать в какое нибудь вероисповедание, пока не будет общего, пока не будет единого пастыря и единого стада. Единый Пастырь и есть, по стадо разбито и ходит под различными таврами.

Дорога в Захле лучше Бейрутской, усеяна зелеными оазисами деревьев. Есть даже рощицы – что-то в роде нашего ельника. Так пахнет иногда от них Русью, что захочется слезть с лошади и пойти по грибы, по вспомнишь Тредьяковского и скажешь:

Лето всем ты любовию,

Но, ах, ты не грибовно.

На дороге роща старых и широковетвистых деревьев в местечке Эльмруз, с маронитскою церковью и школою. Мальчишки на дворе у церковной паперти твердили уроки свои по арабским кппгам, вероятно духовного содержания. Что из этого будет, Богу известно; по семена сеются. Нельзя вообразить себе, как вся эта страна взволнована, взъерошена горами. Какая революция, почище всякой Июльской и Февральской, раскопала эту мостовую и раскидала её громадные камни. Ламартину вероятно было бы завидно, глядя на это. Революция его рукоделия – детская игрушка; а тут видна рука Божия. Впрочем и эти титановские и, казалось бы, неприступные и непереступные баррикады не заградили пути ни человеческой промышленности, ни суетному человеческому любопытству. И здесь, где только можно и где природа немного уступчивее и ручнее, засеяны полосы, зеленеют виноградинки и шелковица. И здесь путешественник, от нечего делать, покинув гнездо свое, карабкается по этим чудовищным горам, под опасением, при малейшей неверности шага лошади своей, нанятой за 15 пиастров на день, переломать себе ноги и руки, если не голову, один раз на всегда. Впрочем надо отдать справедливость горам: они здесь очень живописны и своеобразны: то иссечены они в виде крепости с башнями, то громадные камни лежат в каком-то порядке, точно кладбища с гробницами исполинов, допотопных титанов. Поминутно прорываются, с прохладительным туманом, стремительные потоки. Нет сомнения, что в этой знойной стороне чувствуешь не только внутреннюю жажду, но жаждут зрение и слух; и один вид, и одно журчание воды уже усладительно, и утоляет и освежает воображение. Со всем тем, горы хороши как декорация, но лазить с непривычки но декорациям тяжело и накладно. А. Л. Нарышкин, путешествуя в Германии, отвечал проводнику своему, предлагавшему взойти на высокую гору, что он обходится с горами как с женщинами и любит быть всегда у их ног. Шатобриан написал против гор злой и красноречивый памфлет.

К вечеру приехал я в Захле. Остановился в доме шейха Абу-Ассафа, православного, род арабского старосты или бурмистра, но старосты на лихом коне и воинственного. В Захле смешанного народонаселения тысяч до десяти. За несколько лет они воевали с Друзами и одержали над ними победу. Мой староста показывал мне с гордым удовольствием место его военных подвигов. Захле на горе, в виду Анти-Ливан, внизу извивается речка. У меня вовсе нет местных красок, имен урочищ не помню, а записывать но пути скучно. Берега реки обсажены высокими тополями – царство прохлады. Отужинав с шейхом, лег спать. Тут было царство мух и мошек невидимых и бесслышных – только догадаешься о них, когда тайно и предательски впустят они жало свое в щеку или веки, которые они особенно жалуют.