Путешествие на Восток - [22]

Есть картина Мурилло, изображающая мать, которая ищет в голове маленького сына своего. Она находится в Мюнхенской галлерее и известна под именем: vieille femme épouillant un enfant. – Сказать о ней Гоголю, если картина ему неизвестна, чтобы утешить его от нападений наших гадливых, чопорных критиков, у которых также, если поискать в голове, вероятно найдешь более вшей, нежели мыслей.

3 Июня. Вчера обедали у Базили бейрутский паша, французский консул с женою, французский доктор с женою, сардинский консул; все, кажется, люди порядочные и образованные, разумеется за исключением паши. У меня все в голове Дамаск и Бальбек вертятся и подмывают меня – и остается одна досада, что не попаду туда. Надобно было ехать дня два или три по приезде в Бейрут.

4 Июня, Воскресение. В Бейруте встречаются женщины – единороги. У некоторых из них головной убор состоит из рога, серебряного или золотого, дутого в пол-аршина, если не более; сзади для равновесия, т. е. для того, чтобы рог не клонил головы, висят шарики довольно толстые. Рог прикрыт белою тканью, которая опущена но плечам. Женщины не скидают убора и ночью, и спят с этим орудием пытки. И в семействах других князей жены носят этот убор. Любопытно было бы знать – откуда и как усвоился здесь этот странный наряд?

Вчера ездил я верхом в одно селение, часа за два от города, на первом приступе Ливанских гор. Прогулки в окрестности здесь очень хороши; роща пинов, когда еще более разростется – древняя была срублена – будет в жаркие дни лета прохладным и благодатным убежищем. Эти pins – облагороженные наши сосны и елки. Зонтичные pins а parasol очень живописны. Я видал их в римских садах. Кто-то сказал, что кипарисы похожи на свернутые зонтики, а те на развернутые. Вчера обедал у Базили французский врач Grimalclo, бывший при ИИбрагиме-паше во время походов его. Теперь он в Саиде главным врачем центрального госпиталя. Он рассказывает много забавного про фантастический и дон-кихотский поход знаменитого Иокмуса из Иерусалима к Газе, где 18,000-ный корпус турецкий едва не дал тяги при нападении 300 наездников из войска Ибрагима. Он говорил, что леди Стенгоп умерла в бедности и оставив по себе до 200,000 пиастров долга. Она была в руках Арабов и других пройдох, которые совершенно ею овладели и пользовались помешательством рассудка, чтобы ограбить ее. После посещения Ламартина и рассказов его об этом посещении, она не допускала до себя путешественников. Чтобы определить и оценить Ламартина, довольно одного замечания: никто из путешествующих по Востоку не берет книги его с собою. И этот гармонический пустомеля мог держать Францию под дуновением слова своего во власти своей несколько дней! Не доказывает ли это, что в некотором отношении Франция мыльный пузырь. – Правда, что иногда этот пузырь начинен порохом и горючими веществами. После Иерусалимского Шатобриана напал я в Бейруте на замогильного Шатобриана в листках La Presse, и он иногда завирается, но у меня сердце лежит к нему. В нем и более дарования, чем в Ламартине, и более благородства. Он мыслит и чувствует как благородный человек, как дворянин; а – воля ваша – это не безделица в век бунтующих холопов. В замену леди Стенгоп, здесь поселился потомок славного Мальбруга; он обарабился, женился на арабке низшего состояния и во всех отношениях ничтожной – и выписал двух дочерей своих от первого брака, которых отдал в руки необразованной и сердитой мачихе.

5 Июня. Выехал из Бейрута в десятом часу утра. Дорога часа на полтора по берегу моря, у подошвы Ливанских гор. Море как необозримая лазурная скатерть развертывается, и серебряная бахрома её плещется в берег и стелется под ноги лошади. Голые горы дико и грозно возвышаются – наконец сворачиваешь к ним и начинаешь подыматься, подыматься, подыматься. Иудейские горы – шоссе в сравнении с ними. Вообразите себе, что подымаетесь верхом на Ивановскую колокольню огромного размера, на несколько сотен Ивановских колоколен, взгромоздившихся одна на другую, и подымаетесь по ступеням оборвавшимся и катящимся под ногами лошади; но арабская лошадь идет себе по этой фантастической дороге как по битой и ровной. Море всегда в виду. Я принимал сначала селения, лежащие в ущельях, за кладбища. С высоты, дома казались мне надгробными каменьями. На один час останавливались для отдыха в селении маронитском Брейз. Тут все народоселение маронитское. Оттуда дорога получше и природа живее и зеленее. Шелковичные рассадники – по ступеням горы, снесены камни и образуются гряды. Здесь обработка земли, или лучше сказать камня, исполинская работа. Наши европейские поселяне не управились бы с нею. За четверть часа до Бекфея, монастырь; пред ним огромные камни и большое тенистое дерево; оттуда виден Бейрут, словно сложенные камни, и бейрутский рейд с кораблями, которые как мухи чернеют на воде, а пред глазами дом эмира Гайдара, который европейскою наружностью и зелеными ставнями своими приветно улыбается усталому путнику. В четвертом часу я подъехал к дому и заранее отправил к князю переводчика своего с письмом Базили. Вышли ко мне на встречу все домашние, дети, внуки князя и вся дворня. Князь ввел меня в приемную комнату; после первых приветствий, поднесли мне рукомойник с свежей водою; потом покрыли меня флеровым, золотом вышитым, платком и поднесли курильницу, окурили меня, или пожалуй окадили меня, после вспрыснули благовонною влагою; тут шербет, кофе, трубка. Внуки князя, дети единственной дочери его замужем за его племянником, очень красивы, лица выразительные. Одеты синим плацем, с воротником, шитым золотом. Комната очень чистая, белая штукатурка порядочно расписанная цветами. Дом еще не совсем отстроен. В селении Брейзе принимали меня за доктора, подводили больных детей, водили меня к постели одного большего, движениями давали мне знать, чтобы я пощупал у него пульс. На Востоке старые сказки путешественников и по-ныне все еще действительная быль. Чтобы отделаться от своих пациентов и не дать им подумать, что я равнодушный и бессострадательный врач, я велел им сказать чрез переводчика моего, что я не лекарь, а московский эмир, который едет в гости к их эмиру. Тут оставили они меня в покое. На верху дома эмира терраса с фонтанами. Вид прекрасный. Подалее нагия горы здесь одеты роскошною и свежею зеленью. Море разливается у подошвы их. Народонаселение очень любит эмира. Он человек набожный, справедливый и добрый. Не смотря на доброту его, на другой день при рассвете, под окнами его, раздавались крики несчастных, которых били палками по пятам. Я в то время собирался ехать и пил чай. Мне хотелось послать к эмиру и просить его помиловать несчастных; но мне сказали, что эти люди, по приговору судей и депутатов, наказываются за совершенные ими преступления. Вечером обедали мы, или ужинали, сидя на полу. На подносе было около двадцати блюд разной дряни. Были вилки и ножи, но более для вида. К тому же, сидя поджавши ноги, неловко резать и покойнее и ловчее есть по-восточному. Ничего нет скучнее разговоров через переводчика. Переводчики обыкновенно люди глупые и худо знают один из языков, с которого или на который переводят. Все вертится на тонкостях. Скажешь пошлость и слушаешь – как переводчик переносит ее на другой язык. Собеседник отвечает также пошлостью; ждешь, пока положит он ее в рот переводчику, который пережует ее и потом уже передаст тебе. Здесь же, на Востоке, каждое слово обшивается комплиментами. Я не понимаю, как европейские путешественники и книжки имели дар заводить любопытные разговоры с здешними жителями, не зная ни одного из бостонных языков. Я думаю, что многие из этих разговоров выдуманы на досуге, чтобы бросить на книгу местную краску. Меня тошнит от всякого шарлатанства – после двух-трех фраз мне всегда хочется сказать чрез переводчика собеседнику: убирайся пожалуйста к чорту и оставь меня в покое, как и я оставлю тебя.