Путешествие мясника - [100]

Едва осознав это, я понимаю, что счастлива еще и оттого, что меня по-прежнему тянет к нему физически, и оттого, что теперь у меня есть силы противостоять этому желанию; оттого, что на прощание он обнимает меня и целует в щеку, а я остаюсь спокойной, когда он уходит.

А еще я счастлива потому, что сейчас открою рот и честно расскажу обо всем своему мужу, от которого раньше так много приходилось скрывать.

Но больше всего я счастлива оттого, что теперь вижу и понимаю этих дорогих мне, далеко не безупречных мужчин, моих партнеров, любовников и друзей. А они видят и понимают меня. И никто из нас от этого не умер.

Я заранее подготовилась к бурной реакции Эрика: к гневу, раскаянию или слезам. Но он меня удивляет. Он спокоен и только кивает в ответ. Он не отводит взгляд и не задает мне вопросов. Я сама ему все расскажу. И это не будет душераздирающей исповедью, потому что, видит Бог, я больше не чувствую за собой никакой вины. У меня такое ощущение, будто мне впервые в жизни сделали лечебный массаж и я встала с кушетки, только теперь осознав, что всю жизнь прожила с затекшей шеей или болью в спине. А сейчас впервые почувствовала, что могу ходить по земле легко и без боли. Хотя сравнение не совсем точное. Тут надо внести ясность. Дамиан — вовсе не тот человек, который спустился с Юпитера и одним сеансом волшебного массажа вылечил меня. Нет. Просто его возвращение помогло мне понять, что я уже начала выздоравливать сама. Поэтому больше не будет никакого раскаяния и чувства вины. Только то, что мой муж Эрик на самом деле заслуживает.

— Мне было полезно встретиться с ним. Мы о многом поговорили. Он мучился из-за того, что мы неправильно расстались, и я тоже.

— Послушай, мне совсем не обязательно об этом знать.

— Хорошо. — Я ведь понимала, что разговор не будет легким. — Я не могу вырезать его из себя и выбросить. Да и не хочу. Это не значит, что я буду… что мы будем… Это надо просто принять. Он там, внутри меня. Похоронен. Он часть моей жизни… моей биографии. Как татуировка. Или шрам.

Эрик опять кивает:

— Я понимаю.

— И знаешь, ты тоже. Я хочу сказать, тоже внутри меня.

— Я понимаю.

Его нижняя губа изгибается, и это значит, что он сейчас заплачет, — я успела узнать это за те шестнадцать лет, что мы вместе. Когда Эрик плачет, у него невероятно голубые и блестящие от слез глаза. На это больно смотреть, и я всегда отворачивалась, но сейчас не отвожу взгляда.

— Я люблю тебя, Джули. Я тебя очень люблю.

У меня в глазах тоже слезы.

— Я знаю.

Я по-прежнему счастлива. Я переполнена счастьем и любовью. Не той любовью, которая похожа на наркотик, или на болезнь, или на мрачную тайну, или на недостижимую мечту. А той любовью, которая как воздух. Как сон о босых ногах с песком между пальцами.

— Возможно, я встречусь с ним снова. Наверняка встречусь. Нам надо еще о многом поговорить. Но спать с ним я больше не буду.

— Ты не обязана мне ничего обещать.

— Это не из-за тебя. Я не буду с ним спать, потому что не уверена, хочет ли этого он и хочу ли я, и потому что это будет грязно и глупо…

Тут Эрик обхватывает меня руками и прижимает к себе. Это глубокое и полное объятие, знакомое и незнакомое одновременно. Я кладу голову ему на плечо и чувствую, как его слезы капают мне на щеку, но его тело не вздрагивает от рыданий, и он не прижимает меня к себе так сильно, словно хочет, чтобы мы слились в одно целое.

— Знаешь что? — шепчет Эрик. — Я так ужасно устал от этого страха.

— Я не хочу тебя пугать. Мне просто надо…

— Я не об этом. — Он бережно берет меня за плечи, отодвигает от себя и смотрит в глаза. У нас обоих мокрые лица, но мы их не вытираем. — Жизнь такая сложная и дурацкая штука. Я устал ее бояться. Вместе мы разберемся. Что-то будет случаться или не случаться, жизнь будет меняться, и я не хочу больше бояться этих перемен и злиться, оттого что она не может быть прежней. Знаешь, я и не хочу, чтобы жизнь оставалась прежней. Мы с тобой просто поживем и посмотрим. Может, все будет хорошо, а может, и нет, может, будет больно. Но, кажется, я этого больше не боюсь. Я люблю тебя.

— И я люблю тебя.

— И что еще надо? Все будет хорошо. Все будет отлично. Мы поживем и посмотрим.

— Да.

Мы целуемся, впервые за много месяцев целуемся по-настоящему. А потом делаем суп из стручков бамии. Эрик режет овощи, я чищу креветки, он, как всегда, с восторгом смотрит, как виртуозно я делаю заправку для соуса: много огня, дыма и точных выверенных движений. Мы совсем не мешаем друг другу, когда вместе работаем на кухне. В конце концов, мы делаем это всю жизнь.

Эпилог 13 февраля 2008 года

Итак, возвращаюсь к своей теории о Джеке-потрошителе. Все-таки я думаю, что, когда этот несчастный больной задрот видел, какой кровавый ужас он сотворил с теми женщинами, которых он, возможно, ненавидел, или боялся просто за то, что у них была матка, в нем просыпались последние жалкие остатки человечности. Возможно, то, что он вскрывал их, доставал внутренности, методично исследовал, было не продолжением жестокого акта, а своего рода ритуальным очищением. Возможно, он пытался заглушить ужас перед содеянным тем, что наводил в хаосе подобие порядка: составлял список органов, изучал их связи. Кровавое, истерзанное свидетельство своей болезни и никчемности он пытался превратить во что-то узнаваемое и разумное. В аккуратные, ровные куски мяса, которые не стыдно выставить на витрину. Был этот парень мясником или нет, но он зашел слишком далеко для того, чтобы надеяться на спасение. Но то, что он делал с телами этих женщин, все-таки было попыткой спасения. Последней мольбой о прощении. Так я это понимаю.