Путешествие королевны - [10]

К чему я прикасался в Храме? Почему в Храме?.. Где угодно: в лодке, на берегу… у ракит серебряные листья… Серебряная Башня Эрнар… Я стряхнул наваждение, как осеннюю паутину. Голова Хели покачивалась у моего плеча.

Имрир поклонился, стараясь стать так, чтобы незаметно было клеймо на виске. Хель стремительно двигалась по покою, потом подошла, глядя на него в упор снизу вверх, сжимая в пальцах шкатулку листвянского бука.

— Они узнали, что убийца из моей охраны. Они требуют твоей головы.

В виске нестерпимо закололо. Имрир прижал к нему ладонь с прядью волос.

— Да, Хозяйка.

— Ты уедешь! — ее взгляд сделался сердитым. — Вот письмо к Брезану Синеярскому и деньги.

Она раскрыла шкатулку, в подставленные ладони лег свиток и просыпалась струйка золотых.

— Тебя будут искать. Сначала в Хатане. Я велю закрыть ворота и реку. Хатан велик.

Имрир учтиво поклонился.

— Ты уедешь немедленно.

— Да, Хозяйка.

Он понял, что она сейчас возьмется трясти его.

— Ты защищал меня.

— Тогда… объяви об этом. Во всеуслышание.

Хель покраснела и вскинула голову.

— Я не хочу, чтобы тебя убили. Отравили тайком. Да у них много способов…

— Ты сама веришь в это… Хозяйка?

— Мальчик мой, — она потянулась ладонью к его щеке. Имрир отпрянул.

— Я… поеду.

Она облегченно вздохнула. Имрир подумал, что мешает ей. Мэю. И высокой политике. Зачем Верховной свары с жрецами… Покой стоит паренька-мечника. Он уедет. Он сделает все, как она просит.

— У тебя есть пол дня.

— Да, Хозяйка.

— Выходи из города пешим. Без гербов.

— Да, Хозяйка.

— Матэ будет ждать тебя с лошадьми.

Вот и все. Кончено.

Имрир поклонился и вышел из покоя. Все поплыло перед глазами. Он ухватился за занавеску. Головокружение прошло столь же внезапно, как и началось. Что бы там ни было, он выполнит свое обещание.

— Долго же я тебя ждал!

Молодой воин приблизился, ведя в поводу двух коней, гордо неся на могучем теле доспех из черепитчатых тусклых пластин прочного харарского железа; панцирь едва не лопался на широких плечах. Серые глаза смеялись. Это был младший брат Гэльда Эрнарского, теперь уже взрослый. "Однако вымахал, братец!" — любил повторять Гэльд, глядя на Матэ едва не снизу вверх. Имрир вспомнил Гэльда и поморщился: как и многие простолюдины, он не любил верховного командующего. Но на Матэ эта неприязнь не распространялась. Они сталкивались в казармах и, по крайней мере, знали друг друга в лицо.

— Этот рыжий — ядовитая тварь, — ухмыльнулся Матэ. — Зато быстрее его только Гнедой Хозяйки. Она как-то сменяла его на сокола. Так прибежал. Оставил сокольничьего с носом.

Имрир почти механически кивнул.

— Я проедусь с тобой немного. Хотя бы до господы на Южном тракте.

— А как же служба?

Матэ вынул из-за пояса грамоту:

— Всю седьмицу я свободен, как ветер!

Имрир не знал, радоваться ему или огорчаться. Бодрость Матэ развеивала печальные думы, но от громогласности болела голова. Он молча влез на рыжего.

— В сумках еда и болты к самострелу, — объяснил Матэ.

— Спасибо.

— В городе жарковато.

— Ну и что?

— А хочу перемен.

— А Хозяйка?..

— Она меня послала!

— Боится…

— За тебя, дурья ты башка. Радоваться должен.

Но Имрир не чувствовал радости.

— Что-то не то с тобой.

Имрир попытался вскинуть голову. Она болела, и резало глаза. Он почти не видел дороги. Конь трусил мелкой рысью, и она неприятно отзывалась в голове.

— Что-то ты совсем раскис, парень.

Матэ поддержал его сильной рукой.

Имрир понял, что если бы не это, он очутился бы в пыли под копытами.

— Ездить верхом не умеешь? Солнцем голову напекло? Или захворал?

— Не… знаю.

Имрир не представлял, что так может ослабеть голос. Почти до шепота. И он сам.

— А тут, как на грех, поле…

Имрир проглядел, как Матэ стаскивал его с седла, и только вода, льющаяся из долбленки на голову, слегка привела его в чувство.

— Я… не знаю…

Мысли путались, из памяти проваливались целые куски, и он уже не знал, куда едет и зачем. Он вцепился в руку Матэ и тяжело, с хрипом, дышал. Матэ стащил с молодого мечника кольчугу с подкольчужником, растянул завязки рубахи и вылил за пазуху уйму воды.

— Горе ты мое… у тебя лицо серое.

— Серое? — тускло переспросил Имрир. Пришла странная картина: его держат двое с гербом Башни на рубахах, а третий, закутанный в балахон, надрезает ножом руку и втирает в нее пепел. Имрир, маленький мальчик, пробует орать во весь голос и вырывается, а потом всю ночь в холодном поту мечется по постели и стонет так, что пугается сам, до обморока. Эти стоны, взрослые, страшные, похожи на скрип снега в морозную ночь, а по коже тонко вьется серебристый узор. Так проходит… сколько? А потом монах опять втирает в надрез на коже пепел. Но больше ничего не происходит, только долго и нудно болит рука.

Все это было уже. Как давно?

Там огонь светильника резал глаза, и сквозняк раскачивал гобелены.

— Матэ! Не бросай меня!.. Нет, уйди! Это же морна!

В Хатане звонили в колокола. День сменял ночь, и звонари валились с ног от усталости, но все продолжался этот тяжелый, беспрерывный звон.

В столице закрыли ворота и барки на реке спустили яркие паруса.

В Хатан пришло поветрие.

Тяжелый шелк стяга над Ратушей обессилено обвис, блики солнца скользили по серому полотнищу. Взмывали, заслоняя солнце, испуганные голуби и снова тяжело осыпались в пыль. Забившись в узкую тень, вывалив, как флаги, розовые языки, тяжело дышали от жары бездомные псы. Прошла, позвякивая крюками, похоронная команда. Над далеким кварталом взметнулось дымно-оранжевое пламя.