Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - [86]

На крутых берегах росли ели и какие-то деревья, поросшие золотистым лишайником. Мы подобрались к стаду чернохвостых оленей. Они окинули нас кротким, беспечным взглядом лунатиков. Над мостом через Элху сновали тучи ласточек, вонзавших свои стрельчатые силуэты в речной туман. Река здесь была аквамариновой и очень глубокой, она зыбилась и кипела, как вода в котле.

Мы двигались вверх по течению. Деревья сияли мокрым светом. Канадские тсуги, сизые ели и еще какие-то хвойные, вовсе мне незнакомые. Дождь стал накрапывать и вскоре полил как из ведра. Дорога лепилась к склону, карабкаясь всё выше. Пошел дождь со снегом, потом уже и настоящий снег, крупные хлопья падали между деревьев, воздух стал густым, как похлебка. Мы остановились, чтобы заглянуть в ущелье. Хлопья летели вниз, исчезая в зеленой чаше воды в сотнях футов под нами. Наконец мы развернулись и поползли по петле серпантина к относительно безопасной дороге, по которой ездят дальнобойщики.

Завтракали мы в придорожной забегаловке с уютным названием «Бабуля»; нас обслуживал забавный старикан в джинсовой куртке и бейсболке, которому было хорошо за восемьдесят. Пока мы ждали наших бургеров, он подошел поболтать. «В марте дождей выпало вдвое больше против обычного, — сообщил он. — У меня внизу большая ферма. Пройдете луговину и прямо в нее уткнетесь». Я спросила, что он производит, и он ответил: «Немного мясного скота, сено». И добавил: «Ведь нужно чем-то заниматься, чтоб разогнать скуку».

Людям нравится поболтать с моей мамой, рассмешить ее, завладеть ее вниманием. Посторонние сразу чувствуют в ней какой-то внутренний свет. Для меня она оказалась идеальным попутчиком. Вместе, с глазу на глаз, мы бываем нечасто, и тут мы всё время ехали, предупреждая друг дружку о лесовозах и поворотах. Подъехав к озеру Кресент, мы прошлись вдоль него пешком, любуясь цветом воды; солнце скрывалось за облаками, потом выходило, и оттенки воды менялись от индиго к ультрамарину и насыщенному голубому, как васильки во ржи.

Мне трудно объяснить, как воздействовал на меня этот пейзаж. Он был создан, чтобы остаться в нем, поселиться, отрешиться от своего прошлого. Тем вечером мы с мамой говорили об исцелении ее подруги Дианы, о том, насколько чудесным было ее возрождение и как она была нам дорога. Я спросила маму, что же именно произошло в тот последний день, который мы прожили в доме, называвшемся «Высокие деревья». Мне казалось, что я неверно истолковала тогдашние события. Этим вечером в итальянском ресторане Порт-Анджелеса мама рассказала историю, которой я не помнила.

По ее словам, мы с сестрой провели выходные в гостях у отца, как это бывало раз в месяц. Диана тогда жутко выматывалась на работе, и два дня она просидела у себя в комнате, угрюмо напиваясь. В воскресенье вечером мы влетели в дом, скорее всего, как обычно нагруженные отцовскими подарками. Мы бросились к матери, бесперебойно тараторя, и Диана, видимо, почувствовала себя лишней. Она прошлась по нашим комнатам и сгребла всё, что нам надарила, а потом выбросила всю охапку с галереи через перила вниз.

Мать отвела нас в единственную комнату, которая закрывалась на щеколду, захлопнула дверь и задвинула ее кроватью. Потом включила радио на полную катушку, чтобы заглушить Дианины вопли под дверью. Мы просидели взаперти несколько часов, болтая и играя, — этот момент начисто стерся из моей памяти. Когда сестре понадобилось в уборную, мать распахнула дверь, втолкнула Диану в ее комнату, где стояло капитанское бюро и дубовые стулья с кожаными сиденьями. Она удерживала ручку двери, а когда ее отпустила, Диана уже звонила в полицию и орала в трубку, что ее держат заложницей в собственном доме.

Полиция приехала через несколько минут, тут-то и включилась моя память: я помню сцену на ступеньках и свою убежденность в том, что, если только мне позволят говорить с Дианой, я сумею ее успокоить — абсурдное проявление созависимости, имевшей далекоидущие последствия в моей взрослой жизни.

Ночью в отеле «Ред лайон» я не могла заснуть и всё крутила в голове рассказ матери. За окном в нескольких шагах ворочались темные воды пролива Хуан-де-Фука. Сколько я об этом ни думала, я никак не могла найти в своем мозгу место, где прятался тот давнишний вечер. Отдаленно знакомыми казались мне лишь звуки радио и заглушаемый ими разъяренный голос, хотя было немало вечеров, когда я лежала в кровати и читала рассказы про маленьких пони или слушала «Призрак оперы», стараясь не слышать никаких криков.

Вдруг я разозлилась, что не могу вспомнить важные эпизоды моего детства. В этом была и злая ирония. Из многих последствий алкоголизма меня больше всего страшили изменения в памяти: пробелы, стирание из нее событий. Беспамятство разъедает нравственное чувство личности, ведь невозможно искупить вину, если вы ничего не помните.

Меня тогда поразило, что значительная часть работы по программе Двенадцати шагов направлена на вспоминание. В самом деле, Шаг четвертый: «Глубоко и бесстрашно оценили себя и свою жизнь с нравственной точки зрения». Шаг пятый: «Признали перед Богом, собой и каким-либо другим человеком истинную природу наших заблуждений». Шаг восьмой: «Составили список всех тех людей, кому мы причинили зло, и преисполнились желанием загладить свою вину перед ними». Шаг десятый: «Продолжали самоанализ и, когда допускали ошибки, сразу признавали это».