Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - [78]

За ланчем я оказалась в компании Боба, старшего электрика у Билла Гейтса, и двух женщин, обеим лет за шестьдесят. Одна явно не в себе, другая серьезная, и обе трещали без умолку, пока мы уплетали гратен из макарон с сыром и пирог с арахисовой пастой. Серьезная рассказывала о воспитании своих детей и устройстве своего ранчо. «У меня двести акров», — сообщила она. Нет, она не хвасталась, просто устроила нам экскурсию по ферме. «В колодце вода жестковатая, есть три родника, и без воды я не останусь, даже если насос сломается. Посадки Pinus ponderosa, желтой сосны, так что у скотины есть куда укрыться в тень, а на дальней стороне участка, на северной, вы встретите лося и оленя вапити, они там телятся. Я не подпускаю к моему ранчо кугуаров и койотов. Когда их вижу, делаю предупреждающий выстрел. Муж этого не любит, но я выросла среди ружей. У меня отцовское ружье. Отец ловил в ручьях форель голыми руками». Потом она рассказала, как ее мать в 1920-х годах ходила в школу в плотно зашнурованных ботинках и по дороге давила больших коричневых тарантулов.

Я допила кофе и вернулась в купе. После Глазго мы ехали вдоль реки Милк. Она вышла из берегов, и кое-где заборы были затоплены до самого верха. Я немного вздремнула, а проснувшись, увидела совсем другой мир. Мы подъезжали к Скалистым горам. За окном валил снег. Глядя на карту, я сообразила, что мы где-то возле Ист-Глейшер-Парк, на высоте почти пяти тысяч футов над уровнем моря. Я уткнулась носом в стекло. Рыхлые бесформенные облака. Зелеными казались только ближние деревья. Горы заштрихованы соснами, черным по белому; убегая вдаль, эта графика постепенно превращалась в монотонно-серый газетный лист.

Разговаривая за ланчем с соседями по столу, я вспоминала совсем о другом. В сочувственной и точной биографии Берримена, написанной Джоном Хаффенденом, автор обращает внимание на то, что «Исцеление» кое в чем расходится с опытом самого поэта, в частности в его взаимоотношениях с другими пациентами. Алан Северанс — всеобщий любимец, лишь иногда его ученые словечки и заносчивые заявления отталкивают товарищей по несчастью. Они считают его высокомерным сумасбродом, но этим здесь никого не удивишь, и в целом контакты у них очень теплые.

В жизни всё было иначе. Берримену плохо удавалось вливаться в коллектив малообразованных несчастных людей. Например, в «Исцелении» Северанс упоминает о «своем близком друге»[317], весьма образованном, с которым он надеется создать особую подгруппу АА. К сожалению, по словам Хаффендена, реальный прототип этого друга, Бетти Педди, не слишком симпатизировала Берримену. Ей претила его высокомерная опека, похвальба своими успехами, в том числе и чарами обольстителя. Уже после смерти Берримена она читала «Исцеление» и сделала о нем сообщение во время сеанса групповой терапии. Хаффенден приводит его в своей книге:

Если он и пытался найти общий язык с другими, кто был к нему расположен, он никогда не был чистосердечным в вопросе принадлежности к остальной группе; он всё время замыкался в себе, погружался в свою уникальность, будучи уверен, что это главная его ценность. Потому он оставался в изоляции; но выкарабкаться в одиночку он не мог[318].

Читать это грустно. Тут очень простыми словами сказано многое о разъедающем влиянии алкоголической идеи величия и амбициозности, и, пожалуй, помогает понять причины самоубийства Берримена. Ключ к исцелению от алкоголизма кроется в вере, доверии: доверии к коллегам, вере в Бога, вере в процесс исцеления и доверии к тем, кто через него прошел. Проблема в том, что алкоголизм зачастую как раз и разрушает чувство доверия к миру. Для Берримена занятия в группе АА означали, что рано или поздно он столкнется с внутренним эго, не допускающим возможности какого бы то ни было любовного начала в мире. В стихотворении «Одиннадцать обращений к Господу», написанном в 1970 году, он уныло сообщает: «отцовский выстрел, мне было двенадцать, / свечу моей веры задул»[319]. Годами он пьет, чтобы защититься от этого постоянного кошмара, и хотя пьянство никогда не спасало, он искренне не понимал, как можно без него выжить. И потому не случайно, что единственно возможный финал «Исцеления» — это предстоящая гибель Алана Северанса.

До того, как книга застопорилась, Берримен обрисовал в общих чертах, чем он ее предполагает закончить: путешествием, вроде того, что он совершил со своими детьми (включая Пола) на Пайкс-Пик в Колорадо, где среди сосен его настигло ощущение смерти. Он записал на листке последние семь предложений, и они были напечатаны в приложении в числе прочих фрагментов, не вошедших в основной текст. «Он был вполне готов. Никаких сожалений. Он был счастливее, чем когда-либо за всю свою жизнь. Ему повезло, хоть он и не заслужил этой удачи. Очень, очень повезло. Он благословлял всех и каждого. Чувствовал себя великолепно»[320].

Однако это не исцеление. Это ангельские песнопения о вечном покое, иными словами, о забвении, об уходе от реальности. Возможно, тут искреннее заблуждение, но на счастье это состояние похоже не многим больше, чем то, что его настигло в Харфорде и вылилось в стихи, которые кончаются пронзительным воплем, обращенным к Христу.