Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - [48]
Несмотря на концовку, здесь мерцает какая-то угроза, и она вновь возникает в рассказе «На сон грядущий» (я думала о нем в поезде, пересекая ночью Каролину), где Ник Адамс рассказывает о бессонной ночи и о ловле форели. Рассказ был написан летом перед приездом в Ки-Уэст и опубликован спустя несколько месяцев в сборнике «Мужчины без женщин».
Ночами, когда Нику не удается представить себе ловлю форели, он отгоняет сон, по крохам выуживая воспоминания детства. Для начала припоминает всех, с кем когда-либо был знаком, так что может «помолиться, прочитав за каждого „Отче наш“ и „Богородицу“»[197]. Он начинает с самого раннего, что ему удается вспомнить, с чердака в доме, где он родился. Вот «свадебный пирог моих родителей, подвешенный в жестянке к стропилам, и тут же на чердаке банки со змеями и другими гадами, которых мой отец еще в детстве собрал и заспиртовал, но спирт в банках частью улетучился, и у некоторых змей и гадов спинки обнажились и побелели». Он говорит, что помнит многих людей, за которых можно помолиться, но не называет их. Нам явлены только свадебный пирог в жестянке и побелевшие змеи.
В другие дни, продолжает рассказчик, он пытается припомнить всё, что с ним когда-либо случилось, это означает идти назад, в довоенное время, как можно дальше. Он снова возвращался на чердак. Потом опять двигался вперед, вспоминая, как после смерти дедушки они переезжали из старого дома в другой, выстроенный по указаниям его матери. На заднем дворе жгли вещи, которые «не надо было трогать»[198]. Какая неоднозначная фраза! «Не надо было трогать» означает вещи слишком ценные, чтобы их перемещать (похоже на запрет для мальчика), или, наоборот, не стоящие того, чтобы о них беспокоиться при переезде в новый дом (похоже на услышанное ребенком распоряжение прислуге).
Рассказчик продолжает вспоминать, «как все банки с чердака побросали в огонь, и как они лопались от жары, и как ярко вспыхивал спирт. Я помню, как змеи горели на костре за домом. Но в этих воспоминаниях не было людей; были только вещи». Он не может вспомнить, кто сжигал змей, и продолжает странствовать по своему прошлому, пока не встречает людей, за которых можно помолиться.
В следующем абзаце он вспоминает, как мать постоянно наводила в новом доме чистоту и порядок и делала генеральную уборку, и мы снова видим огонь костра. На сей раз миссис Адамс сжигает вещи из подвала, «всё, что там было лишнего». Доктор Адамс возвращается домой и видит, как на дороге за домом догорает огонь. «Что это такое?» — спрашивает он.
«Я убирала подвал, мой друг», — отозвалась мать. Она вышла встретить его и, улыбаясь, стояла на крыльце. Отец всмотрелся в костер и ногой поддел в нем что-то. Потом он наклонился и вытащил что-то из золы. «Дай-ка мне кочергу, Ник», — сказал он. Я пошел в подвал и принес кочергу, и отец стал тщательно разгребать золу. Он выгреб каменные топоры, и каменные свежевальные ножи, и разную утварь, и точила, и много наконечников для стрел. Всё это почернело и растрескалось от огня. Отец тщательно выгреб всё из костра и разложил на траве у дороги.
Нику велено отнести в дом охотничьи сумки и ружье и принести газеты. Он захватил газету из стопки, лежавшей в отцовском кабинете. Отец сложил все почерневшие и потрескавшиеся каменные орудия на газету и завернул их.
«Самые лучшие наконечники пропали», — сказал он. Взяв сверток, он ушел в дом, а я остался на дворе возле лежавших в траве охотничьих сумок. Немного погодя я понес их в комнаты. В этом воспоминании было двое людей, я молился за обоих.
Недавно в эссе Пола Смита «Проклятая пишущая машинка и горящие змеи» я прочла, что в начальном варианте рассказа мать произносит не одну, а две фразы. Вторая была: «Эрни мне помог». Очевидно, это единственное место в рукописном варианте цикла о Нике Адамсе, где появляется имя Эрнест. Это не означает, как всеми силами стремится доказать Смит, что рассказ «На сон грядущий» безусловно автобиографичен и всё описанное действительно имело место, хотя такое представление достаточно распространено. Это художественная проза во всей ее непостижимости. Но и без всякого «Эрни» эта сцена — свидетельство того, насколько болезненно ребенок воспринимает фальшь в отношениях между родителями.
Не так давно появилась тенденция трактовать сожженные и сломанные наконечники стрел как метафору кастрации, и в каком-то смысле это бесспорно, хотя и уводит нас от хемингуэевского пристального, яростного внимания к вещи-как-таковой. В рассказе об этих сожженных змеях, опаленных наконечниках и ножах звучат печаль и мольба о чуткости к волшебным дарам детства. Тут мне приходит на ум место из любопытных воспоминаний Эдвины Уильямс о сыне, где она описывает его необычную для ребенка созерцательность, его способность завороженно смотреть на какой-нибудь цветок, тогда как другой мальчишка давно бы уже его выбросил. Можно намеренно разрушать человека и давить на него, обрушивая уютный мир любимых вещей, и это может оставить в ребенке неизбывную горечь и затаенный гнев — чувства, схожие с почерневшими каменными осколками в груди.
В тридцать с лишним лет переехав в Нью-Йорк по причине романтических отношений, Оливия Лэнг в итоге оказалась одна в огромном чужом городе. Этот наипостыднейший жизненный опыт завораживал ее все сильнее, и она принялась исследовать одинокий город через искусство. Разбирая случаи Эдварда Хоппера, Энди Уорхола, Клауса Номи, Генри Дарджера и Дэвида Войнаровича, прославленная эссеистка и критик изучает упражнения в искусстве одиночества, разбирает его образы и социально-психологическую природу отчуждения.
Кэти – писательница. Кэти выходит замуж. Это лето 2017 года и мир рушится. Оливия Лэнг превращает свой первый роман в потрясающий, смешной и грубый рассказ о любви во время апокалипсиса. Словно «Прощай, Берлин» XXI века, «Crudo» описывает неспокойное лето 2017 года в реальном времени с точки зрения боящейся обязательств Кэти Акер, а может, и не Кэти Акер. В крайне дорогом тосканском отеле и парализованной Брекситом Великобритании, пытаясь привыкнуть к браку, Кэти проводит первое лето своего четвертого десятка.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Тише!.. С молитвой склоняем колени...Пред вами героя родимого прах...С безмолвной улыбкой на мертвых устахОн полон нездешних, святых сновидений...И Каппеля имя, и подвиг без меры,Средь славных героев вовек не умрет...Склони же колени пред символом веры,И встать же за Отчизну Родимый Народ...Александр Котомкин-Савинский.
Аннотация издательства: Сорок пять лет жизни отдал автор службе в рядах Советских Вооруженных Сил. На его глазах и при его непосредственном участии росли и крепли кадры командного состава советской артиллерии, создавалось новое артиллерийское вооружение и боевая техника, развивалась тактика этого могучего рода войск. В годы Великой Отечественной войны Главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов занимал должности командующего артиллерией Красной Армии и командующего ПВО страны. Одновременно его посылали представителем Ставки на многие фронты.
Данная статья входит в большой цикл статей о всемирно известных пресс-секретарях, внесших значительный вклад в мировую историю. Рассказывая о жизни каждой выдающейся личности, авторы обратятся к интересным материалам их профессиональной деятельности, упомянут основные труды и награды, приведут малоизвестные факты из их личной биографии, творчества.Каждая статья подробно раскроет всю значимость описанных исторических фигур в жизни и работе известных политиков, бизнесменов и людей искусства.