Путешествие Ибн Фаттумы - [17]

— Мне жаль, я раскаиваюсь…

— Такой, как ты, недостоин раскаяния, — злобно ответил я.

— Я получил свое наказание за то, что жил с женщиной, которая ни на минуту не переставала меня ненавидеть, — произнес он тем же тоном.

Затем сказал, будто обращаясь к самому себе:

— Двадцать лет ничего не изменили в ее сердце…

Двадцать лет!!! Целая жизнь пролетела! Ответ оказался жестоким и острым как лезвие ножа. Вот и ты, путешественник, приближаешься к середине пятого десятка. Когда-нибудь умрешь в этом склепе, не достигнув своей цели, не насладившись жизнью, не исполнив своего долга. Мое уныние возрастало от того, что рядом сидело это чудовище, напоминающее мне о моих ошибках, о невезении, о том, что я отдалился от своей цели. Товарищи же мои загорелись новой надеждой, дружно ожидая, что со дня на день выйдет указ о помиловании. И их надежда оказалась не напрасной. Однажды пришел начальник тюрьмы и объявил:

— По велению нового бога всем жертвам вероломного короля даруется прощение.

Все разом вскочили, выкрикивая молитвы и хвалу королю. Мы покинули темницу, оставив там Дизинга в одиночестве. На поверхности нам, привыкшим к темноте, дневной свет резанул глаза. Мы закрылись от него ладонями. Офицер отвел меня в центр для иностранцев. Начальник сказал:

— Мы очень сожалеем, что с тобой произошла такая несправедливость, которая противоречит принципам и законам Хиры. Решено вернуть тебе твои деньги и имущество, вот только твоя наложница покинула страну.

Первым делом я отправился в общественные бани. Мне постригли волосы на голове и побрили тело. Я вымылся теплой водой и воспользовался бальзамом, чтобы избавиться от вшей и клопов. Предвкушая эмоциональную встречу с Гамом, я направился в гостиницу для иностранцев. Однако выяснилось, что Гам умер и его место занял другой человек. Его звали Тад, он приходился Гаму племянником и зятем. Настоящим потрясением оказалась встреча не с Гамом, а с собственным отражением в зеркале. Я увидел старика, заживо похороненного и вставшего из могилы спустя двадцать лет. Гладко выбритый, тощий, усохший, с ввалившимися печальными глазами, с мертвым взглядом и выступающими скулами. Тотчас же я решил остаться в Хире, пока не поправлю здоровье и не обрету душевное равновесие. Я совершал пешие прогулки, но не с целью увидеть новое, а чтобы приучить ноги к ходьбе. Меня мучил вопрос — как мне поступить: вернуться домой, не искушая судьбу, или, напротив, продолжить свое путешествие и удовлетворить любопытство, искушая судьбу? С негодованием я думал о возвращении на Родину после полного краха. Сердце подсказывало, что дома я числюсь в списке мертвых, никто не ждет меня, никого не заботит мое возвращение. Если сами они не отдали Богу душу, если смерть не вырвала старые корни, посеяв вместо них отчужденность и враждебность… Ни за что не вернусь. Не оглянусь назад. Я стал странником раз и навсегда и продолжу идти дорогой странствий. Это мое решение и моя судьба, моя мечта и моя реальность, мое начало и мой конец. Вперед в страну Халяб и дальше в страну Габаль. Интересно, как ты выглядишь теперь, Аруса, ведь тебе уже сорок?!

Земля Халяб

Как в былые дни, караван шел неторопливо и величественно. Мы погрузились в мягкую предрассветную тьму. На этот раз я не искал поэтического вдохновения, а желал заглушить болезненные воспоминания о тюрьме и сожаление о потерянных годах. Я познакомился с новыми попутчиками — это было молодое поколение купцов. Они были так же деловиты, так же приумножали доходы. И богатство доставалось тому, кто рисковал, мечтатели же оставались в тени. Я вспомнил свои прежние поражения: час, когда я покинул Родину, плач по Халиме, час изгнания из Машрика и слезы по Арусе, час прощания с Хирой и скорбь по утраченному счастью и молодости.

Обернувшись в сторону востока, я увидел, как он переливается цветом алой розы, как восходит солнечный диск, и так было все эти двадцать лет. Пустыня казалась бескрайней, летнее солнце начинало припекать. Мы продолжали движение приблизительно месяц. На одном из привалов я спросил владельца каравана об аль-Кани бен Хамдисе.

— Приказал долго жить, — ответил тот мне.

Я спросил также о шейхе Магаге аль-Губейли, но ни он, ни кто-либо из купцов каравана не слышал о нем. Разбив лагерь в Шаме, мы приготовились войти в Халяб. К этому времени я уже восстановил подорванное здоровье, волосы и борода снова отросли. Мы продолжали движение, пока в свете последней четверти луны не увидели громадную стену. К нам подошел начальник таможни, в легкой одежде, подходящей для умеренного климата, и торжественно произнес:

— Добро пожаловать в Халяб, столицу страны Халяб, страны свободы.

Меня удивило, что куда бы я ни приезжал, везде слышал это проклятое слово, и то, что в его словах не слышалось ни скрытой, ни явной угрозы. Я обратился к владельцу каравана:

— Первая страна, где пришельцев встречают без угроз.

Он рассмеялся:

— Это земля свободы, но чужестранцу желательно самому позаботиться о своей безопасности.

Я был единственным, кого повели в гостиницу для приезжих. При лунном свете достопримечательности города во всем их внушительном великолепии выглядели как-то особенно. В свете факелов во все стороны плыли многочисленные паланкины, несмотря на то, что оставалось совсем недолго до смены ночного караула. Вход в гостиницу имел квадратную форму, а с потолка свисали слепящие глаза светильники. Здание гостиницы казалось огромным и высоким, богатым и геометрически правильным. Комната удивила меня окрашенными в голубой цвет стенами, пушистым ковром и высокой медной кроватью, застеленной расшитыми покрывалами, которые у меня на Родине можно было увидеть исключительно в домах аристократов. Все это красноречиво свидетельствовало о культуре несомненно более высокого уровня, чем цивилизация Хиры. Я постоянно ловил себя на мыслях, где и как живет сейчас Аруса. Не успел я погрузиться в воспоминания, как ко мне вошел мужчина средних лет в голубом пиджаке и коротких светлых брюках. Он сказал, улыбаясь: