Путешественник - [35]

— Уж не простудился ли ты, мальчик? Сними-ка все эти мокрые тряпки: от тебя дым идет, как из трубы…

В один миг она освободила его от промокшей одежды, развесила ее сушиться на двух стульях, укутала его длинное худое тело в шерстяную шаль, завязав концы, сунула его посиневшие ноги в устланные соломой сабо, усадила его за стол и начала накрывать, не переставая разглядывать своего гостя:

— В кого это у тебя такая красная грива? Прямо как морковка!

— В отца. Вам помочь?

Она тепло улыбнулась, и тотчас засияло ее лицо, лишенное красоты, но отнюдь не характера. Анн-Мари было лет сорок, у нее был крупный нос с горбинкой, как у Людовика XIV, под ним — изогнутый рот с белыми ровными зубами. Она была высокой и крепкой и обладала особым естественным величием, которому ее улыбка или движение нервных рук вдруг придавали неожиданную фацию.

— Нет, — сказала она, — но очень приятно, что ты предложил свою помощь. Сейчас будем ужинать. Сначала я подам твоей матери…

Но Матильда уже вполне пришла в себя, поднялась с кровати и вместе с ними присела к столу.

— Всю дорогу, — прошептала она с извиняющейся улыбкой, — я мечтала об этих минутах: сесть у жаркого огня, среди своих, с миской супа в руках…

— Итак, объясни мне, почему, когда Селестен рассказал тебе о том, что случилось с бедным Огюстом, ты не пришла прямо ко мне? — спросила мадемуазель Леусуа, нарезая хлеб толстыми ломтями.

— В последнем письме, еще в прошлом году, ты сообщила, что собираешься пожить некоторое время в Шербурге и ухаживать там за своим престарелым дядей Себастьеном, чтобы не отправлять его в приют. Когда мы сегодня проезжали мимо, огня в твоем доме не было. Я решила, что ты еще не вернулась.

— Я возвратилась полгода назад, радуясь, что смогла скрасить последние минуты бедного дядюшки. И еще мне было приятно вернуться потому, что ведь здесь я всегда кому-нибудь нужна. А сегодня вечером помогала Мари Валет, она родила мальчика, правда, его отцу едва ли будет приятно об этом узнать: больше двух лет он находится в плавании на корабле Индийской компании…

— Известно, кто отец?

— Один солдат из Ла Уг. Но нам не следовало говорить об этом при мальчике…

По правде, из всего разговора Гийома заинтересовал лишь один момент: кузина лечила людей, как раньше его отец.

— Вы доктор? — спросил он с ноткой уважения в голосе, заставившей Анн-Мари улыбнуться.

— Не совсем, но от моего отца, который был аптекарем — царство ему небесное! — сказала она, быстро перекрестясь, — я многому научилась. Потом, у знатных дам в Валони, где, как надеялся бедный батюшка, я должна была стать настоящей барышней, я научилась другому. Так что ко мне часто заходят за целебным отваром или за советом, а когда доктор Тостен слишком занят, на помощь зовут меня. По-моему, со временем я стала довольно хорошей акушеркой.

— Она умеет почти столько же, сколько умел твой отец, Гийом, разве что ее никогда не просили ампутировать ногу или сделать трепанацию черепа… А почему ты так и не вышла замуж? Ведь я знаю, тебе делали предложения!

— Может, кто-нибудь и позарился бы на мои несколько экю! Достаточно взглянуть в зеркало, чтобы увидеть, что я дурна… нет, не спорь! Мне это известно, и, если хочешь, скажу откровенно: теперь я даже довольна — по крайней мере, живу спокойно.

Немного помолчали, затем Матильда, поколебавшись, затронула, наконец, мучившую ее тему:

— Нам надо все же поговорить о Симоне. Отказавшись впустить нас в наш дом, она кричала, что я причинила немало зла и что она не желает нас видеть…

— Она так сказала?

— Да, и я до сих пор пытаюсь понять, в чем моя вина.

— Ни в чем, можешь спать спокойно… а не следует ли нам отправить мальчика в кровать?

— Нет, — сказал Гийом. — Я не хочу спать, а если вы уложите меня, то я все равно буду подслушивать под дверью.

Вызывающий тон Гийома позабавил мадемуазель Леусуа.

— Ну что ж, по крайней мере, ты откровенен. Тогда оставайся! Ты не услышишь ничего, что заставило бы краснеть твою мать.

Затем она вновь повернулась к молодой женщине:

— Ты помнишь тот день, когда тело маленькой Луизы Симон было обнаружено недалеко от ворот дамбы в зарослях тамарина в Волчьей Заводи?

Лицо Матильды смертельно побледнело. Разве могла она забыть тот весенний вечер, когда руки Альбена в последний раз обнимали ее?

Любовь их с самого начала наталкивалась на серьезные препятствия. Матильда о них все знала, потому что ее друг был от природы человеком слишком открытым, чтобы от нее таиться. Он знал, как нелегко ему будет добиться от своего отца разрешения жениться на дочери солевара, поскольку тот вынашивал более радужные планы.

Никола Периго не принадлежал ни к аристократии, ни к судейскому званию: он был всего лишь управляющим графа де Нервиля, замок которого возвышался на Морсалинских высотах, но обитатели поместья (с тех пор прошло больше ста лет) воздали должное верной службе этого семейства, уступив ему дом и немного земли из собственных владений. К тому же, поскольку мать Альбена вскормила грудью юного виконта Рауля, существовали и новые узы, объединявшие Никола с родом Нервиль (и он ими весьма гордился). Вот почему он надеялся укрепить свое положение, женив Альбена на единственной дочери Мишеля Лезажа, бальи из Морсалина, с которым был в дружбе.