Путём всея плоти - [150]

Вдвоём они поднялись в комнату Кристины, ту самую, где появился на свет Эрнест. Отец вошёл первым — предупредить о приходе сына. Бедняжка приподнялась на постели ему навстречу, со слезами обвила его руками и вскричала:

— О, я знала, что он приедет, я знала, знала, знала, что он приедет.

Эрнест не выдержал и тоже разрыдался, впервые за много лет.

— О, мой мальчик, мой малыш, — заговорила она, с трудом овладевая речью. — Неужели ты и вправду не был с нами все эти годы? Ах, ты не знаешь, как мы любили тебя и оплакивали, папа и я, не знаю, кто сильнее. Ты знаешь, он мало проявляет чувства, но я никогда не смогу тебе передать, как глубоко, глубоко он страдал за тебя. Мне иногда ночами чудились шаги в саду, и я потихоньку, боясь его разбудить, встану, бывало, с постели, подойду к окну, выгляну, а там только утренняя мгла, и я бреду в слезах обратно. А всё же мне кажется, что ты был неподалёку от нас, и только гордость не позволяла тебе объявиться — но вот ты, наконец, у меня в объятиях, мой родной, мой любимый мальчик.

Какой он был жестокий, думал Эрнест, какой позорно бесчувственный!

— Матушка, — сказал он, — простите меня, я виноват, я не должен был быть таким чёрствым; я был не прав, о, как я был не прав! — Бедняга запинался и был искренен, и сердце его разрывалось от жалости к матери, — он и не думал, что ещё способен на такое.

— Но неужели ты не приезжал, — продолжала она, — пусть тайно, так, что мы даже и не знали — о, не разубеждай меня, я буду думать, что ты не был так жесток, как мы думали. Скажи, что приезжал, хотя бы чтобы утешить меня и порадовать.

К этому Эрнест был готов.

— Мне не на что было приехать, матушка, до совсем недавнего времени.

Такое объяснение Кристина могла понять и принять.

— О, но, значит, ты приехал бы, тогда с меня довольно и намерения — а теперь, когда ты и верно со мной, скажи, что больше никогда, никогда меня не оставишь, пока… пока… о, мальчик мой, тебе сказали, что я умираю? — Она горько зарыдала и упала головой в подушку.

Глава LXXXIII

Пришли Джои с Шарлоттой. Джои уже состоял в сане и служил викарием у Теобальда. Они с Эрнестом никогда особо друг другу не симпатизировали, и Эрнесту с полувзгляда было понятно, что сближения не предвидится. Его немного поразил вид Джои, одетого в черное, как он сам несколько лет назад, — между ними было немало фамильного сходства; но лицо Джои было холодно и отнюдь не озарено искрой авантюрности; он был духовное лицо, духовным лицом и намеревался оставаться с не меньшим и не большим успехом, чем все прочие духовные лица. Он приветствовал брата скорее de haut еп bas[267], вернее сказать, попытался, но не сумел довести жест до удовлетворительного завершения.

Сестра подставила для поцелуя щёку. Это было невыносимо; он со страхом ожидал этого последние три часа. Она тоже держалась отчуждённо и укоризненно, как и положено столь исключительной личности. Она держала на него обиду за то, что всё ещё не была замужем. Виноват был, конечно, он: его поведение, считала она про себя, не позволяло молодым людям делать её предложение, и она копила счёт к нему за все вытекающие из этого убытки. У них с Джои давно уже выработался инстинкт служить не столько нашим, сколько вашим, и теперь они оба довольно отчётливо причисляли себя к кругу старшего поколения — то есть к кругу противников Эрнеста. Тут у них был заключён оборонительный и наступательный союз; во всём прочем между ними шла закулисная, но кровопролитная война.

Так, по крайней мере, виделось Эрнесту — отчасти по его воспоминаниям об обеих упомянутых сторонах, отчасти же из наблюдений за их повадками в первые полчаса по прибытии, пока все они вместе были в материнской спальне, ибо, разумеется, они ещё не знали о его богатстве. Он замечал, что они время от времени поглядывают на него — с удивлением не без примеси негодования, и прекрасно понимал, что у них на уме.

Кристина отметила происшедшие в нём перемены — сколь крепче и энергичнее душой и телом стал он с тех пор, как она видела его в последний раз. Отметила она и то, как хорошо он одет, и, как и все остальные, несмотря на возрождённую любовь к своему первенцу, несколько встревожилась за теобальдов кошелёк, несомненно, как она полагала, похудевший ради всего этого великолепия. Видя это, Эрнест тут же развеял её тревоги, рассказав о завещании тётушки и о том, как я распорядился её деньгами; это было в присутствии брата и сестры, которые, однако же, притворились, будто ничего не слышат, а если и слышат, то это их никак не касается.

Кристина сначала немного дёрнулась по поводу того, что деньги попали к нему, как она выразилась, «через голову папы».

— Ну, как же так, милый, — сказала она осуждающим тоном, — это же больше, чем папа имел за всю жизнь! — Но Эрнест снова успокоил её, высказав предположение, что, знай мисс Понтифик, насколько вырастет сумма, она оставила бы большую её часть Теобальду. Такой компромисс Кристину удовлетворил, и с того момента она, несмотря на своё болезненное состояние, с жаром заняла новую позицию и с этой позиции как с исходного пункта начала мысленно тратить за Эрнеста его деньги.